Персональный детектив

«Нет, я никого не убивал вовсе! Теперь это стало совсем ясно! Если кто захочет, он сможет в себя вернуться, просто потом он будет немножко я, у него будут рудименты из моей памяти. Я никого не убивал, я ничего такого даже не подозревал, я не хотел никаких убийств!»

«Но убивают. Прямо на улицах».

«Это Фальцетти, параноик, маньяк!»

«И дети сумасшедшие повсюду».

«Мы их отыскиваем и лечим. Я не знал, я ничего такого и не подозревал даже, не было такой информации!»

«И все семьи разбиты. Жена стала мужчиной и не помнит своего мужа. Ей противно лечь с ним в постель, для нее это извращение. Ты изувечил всех женщин города».

«Я не знал! Это временно! Им потом не будет противно, многим уже сейчас не противно!»

«Массовая проституция, Дон. Дикий разврат и дикое пуританство. Женский террор. Старики проклинают тебя за свою старость, слабые и больные не могут простить тебе своих слабостей и болезней».

«Ты ничего не понимаешь. Здесь все сложнее».

«И страшнее. Не так?»

«Да, – глухо сказал Дон и поморщился. – Да. Знаю я все. Знаю. И о бандитизме, и об убийствах бессмысленных, и о том, как жгут музеи и стеклотеки».

«А Фальцетти? Дон! Ведь Фальцетти».

«Скорей не он, а его камрады».

«Камрады?»

«Банда его, вот что ужасно. Они устраивают террор. Массовые убийства, массовые издевательства. Я долго не мог поверить, что это я. Они говорят, что наводят порядок, а на самом деле хотят одного – наводить ужас. А порядок – это вторично. И ты меня не суди, Кублах, хоть ты меня не вини. Хватит с тебя и того, что ты меня поймаешь и водворишь. В самый неподходящий момент».

Кублах был уже близко, однако разговор заканчивать не хотелось.

Он присел в парковое кресло под каким-то очень пахучим деревом, и дерево тотчас склонилось над ним, наполовину спрятав под своей кроной, протянув к нему бесформенные ярко-рыжие плоды и твердые блестящие листья. Вздохнув, кресло подстроилось под тело Кублаха.

– Массаж? Нарко?

– Нет.

Почти никого вокруг не было. «Пустой город, – подумал Кублах, – совершенно пустой, я никогда не видел его таким. Город гальванизированных трупов, так, кажется?»

Дон между тем все бубнил и не мог остановиться:

«Они все винят меня, они – будто не я, и я даже не о пучерах говорю, я про тех, кто остался мной, имеет память мою, мысли, стремления, хотя таких все меньше и меньше… Они, если даже и не говорят, все равно меня обвиняют. Да я и впрямь не здорово поступил».

«Но зачем? Объясни, зачем? Ты – да! Ты преступник, преступник по рождению, всегда им был, и, поверь, я сейчас не вкладываю в это слово отрицательный смысл. Мы хоть и приятели были, но слишком разные, противоположные даже. Любое ограничение твоей свободы вызывало у тебя ярость».

«Свобода – это единственная собственность, данная человеку от рождения. Его единственный товар, которым только он имеет право распоряжаться. Я готов отдать свободу за что-то, даже за просто так, но никто не имеет права без моего согласия отнимать ее у меня».

«Да. Ты говорил. Мы с тобой этот пункт обсуждали. Раз сто пятьдесят. Но я-то не такой! У меня все наоборот. Я сам, собственным разумом, лишал себя даже той доли самостоятельности, которая за мной признавалась. Мне она не нужна…»

«Ничего не наоборот. Это одно и то же».

«И все-таки здесь разница кардинальная! При всем том ты, преступник, никогда намеренно не причинял людям зла, ты и мысли такой не допускал – убить человека, лишить его личности. Ты считал, что все свои преступления совершаешь ради людей, все уши мне прожужжал…»

«Да! Да! Да!»

«Ради людей, ради их ложно понимаемого счастья! Здесь мы с тобой никогда не сойдемся!»

«Здесь мы точно не сойдемся с тобой, да».

«Зачем же ты весь этот ужас устроил? Что тебе понадобилось в Стопариже, что гнало тебя к Фальцетти, к этому придурку, к этому городскому сумасшедшему?»

«Ты, может быть, забыл, что он мой учитель».

«Он сумасшедший».

«Я сейчас все объясню. Дай минуту. Не иди быстро, ты уже совсем близко, я не успею, мне обязательно нужно успеть к часу. В час начнется».

«Что начнется?»

«Так, кое-что. Потом можешь забирать, я не буду сопротивляться».

«Да уж, не советую».

Крича и угрожающе размахивая руками, промчались мимо какие-то люди. Тот, что бежал впереди, с окровавленным лицом и в разорванной вервиетке, на бегу все время оглядывался. Бегущие свернули с аллеи и скрылись за поворотом. Топот мгновенно стих, будто все они остановились разом, тайно поджидая кого-то. Вообще – наступила полная тишина.

Кресло крякнуло и заерзало, будто захотело выпихнуть Кублаха. «Вполне возможно, – подумал он, – моторола контролирует здесь все, в том числе и парковую мебель. Может быть, он таким образом предупреждает меня об опасности?»

«Ты не слушаешь меня, слушай! – горячечно взывал Дон. – Что ты мне про какое-то кресло, я тебе важное говорю. Ты спросил – слушай».