Персональный детектив

Кто-то вскрикнул за его спиной, кто-то захохотал.

– И когда ты планируешь закончить эту вакханалию? – скандально вопросил Кублах, но тридэ не ответил, проигнорировал – он уже удалялся прочь горделивой походкой, на ходу припадая к рюмке.

Кублах недоуменно пожал плечами и тоже заспешил – теперь он уже целенаправленно шел к Джосике, «потому что люди в таких случаях, – сказал он себе, – должны непременно держаться вместе».

Джосика, это Кублах помнил, обосновалась в комнате неподалеку от центрального входа, которую Фальцетти когда-то предназначил для приема гостей. Его, кстати, долгое время мучило некое топологическое несоответствие – он очень хорошо помнил, что, первый раз попав в Дом Фальцетти, он сразу же очутился в комнате Джосики, входная дверь вела прямо туда. Теперь та же комната, с тем же убранством, с тем же даже разбитым экраном для общения с моторолой располагалась левее и отдельного выхода в сад не имела. Кублаха это не столько смущало, сколько пугало – он вообще побаивался Дома, после того как тот так жестко расправился с его преследователями, убившими Тито Гауфа, он только через несколько дней дал себе волю подумать и наконец догадался, что интерьер комнаты был всего лишь скрупулезно перенесен Домом в другое место, чтобы не смущать ни Кублаха, ни Джосику.

Теперь Кублаха ожидал того же сорта сюрприз – комнату Джосики он обнаружил не левее, а ПРАВЕЕ входной двери!

Дверь эта ярко выделялась на общем палевом фоне стен своей вызывающей чернотой; на ней, исключая все сомнения, было написано красивой «бюджетной» вязью: «Джосика. Без разрешения не входить». На старом же месте никакой комнаты не было. Конечно, то обстоятельство, что комната каким-то образом перескочила слева направо, сильно обескуражило Кублаха, и без того обескураженного нашествием тридэ (те толпились сейчас поодаль, изображая собой оперный хор и внимательно наблюдая). Но если Кублах на что-то нацелен, он на мелочи не обращает внимания. Даже на секунду не мелькнула у него в голове дерзкая мысль: «Схожу с ума!» Он просто раздраженно выругался про себя в том смысле, что Дом обнаглел уже до того, что осмелился нарушать физические законы и, несмотря на письменное предупреждение, вошел в комнату Джосики.

Потом, дав себе подумать, Кублах поймет, что на самом деле до нарушения физических законов Дом пока еще не дорос, что он, как и в первый раз, всего лишь перенес апартаменты Джосики в другую комнату то ли по ее требованию, то ли из каких-то своих собственных, никому не ясных резонов, а у двери слева просто изменил колер под цвет стены. Сейчас у него не было времени на подумать, комната Джосики поразила его.

Там оказалось до безумия чисто, все вещи лежали не как попало, кто-то разложил их по своим местам, что не было свойственно даже трезвой Джосике. Чистота просто молекулярная, как в интеллекторных яслях, – так определил ее для себя Кублах, по привычке использовав затасканное сравнение. Поражающий своим безобразием беспорядок Кублах видел в комнате Джосики только в тот, самый первый, раз, когда Дом спас его от погони и когда так глупо и так героически погиб Гауф. Позже, когда спасался здесь от убийц, он имел возможность убедиться, что ее комната относительно прибрана, хотя вещи были разбросаны и создавали впечатление обыкновенного домашнего хаоса. Ее теперешняя молекулярная чистота вызвала у Кублаха то же неприятие, что и несусветная грязища первого раза. Тогда в комнате нестерпимо воняло, потом, во времена «домашнего хаоса», воздух в комнате был относительно чист, теперь же здесь, как и везде, пахло ремонтом. Кублах наконец вспомнил, что это за запах – это был запах сероводорода, неизменный спутник модной в то время «метановой уборки», и он был ничуть не лучше первой вонищи, хорошо еще, что слабый.

Посреди всего этого молекулярного безобразия на скрупулезно разобранной постели лежала Джосика. На ней было надето что-то ночное – розовое, воздушное, явно выращенное и очень скрупулезно по ней разложенное, складочка к складочке, тесемочка к тесемочке. Единственным, что не соответствовало царящему в комнате духу порядка и правильной красоты, было опухшее лицо Джосики. «Хоть что-то живое», – подумал Кублах.

Джосика посмотрела на него в упор, но без всякого выражения, и сказала:

– Что приперся?

Она была хорошо пьяна.

И тогда Кублах, сам того не желая и как бы даже против собственной воли, ответил ей:

– Джосика, послушайте, я вас прошу, если придет Дон, впустите его, пожалуйста. Только вы можете разрешить.

И сам оторопел от сказанного.

Та с насмешкой двинула головой, секунду подумала куда-то в сторону и сказала:

– Вот интересно! И ты туда же.

Кублах захлопал глазами в оторопи.

– Что, простите?

– Нет.

– То есть вы…

– Я говорю – н-н-нет!

– Ф-ф-фух-х! – Кублах облегченно вздохнул. – Вот это правильно. Это хорошо. И не пускай, нечего ему здесь делать.

Собрался было уже повернуться и уйти, как вдруг – будто кто за язык тянул! – спросил:

– А-а… почему?

Джосика была медлительна с разговорами. Она снова подумала.