Персональный детектив

В прочих случаях помешанность на сексе проявила себя только в первые часы; каждый раз она имела главной причиной внезапную перемену пола и вскоре без особых последствий преодолевалась. Все прочие банды сосредотачивались, по сравнению с сисистками, на вполне обычных насилиях и убийствах – от этого, впрочем, не менее страшных. Было время, когда горожанам казалось, что весь город перешел в полное распоряжение шаек, но долгий страх копиям Дона Уолхова не был свойственен, поэтому, пока влияние камрадов распространялось лишь на малый участок П‐100, по всему городу стали спешно создаваться отряды самообороны. Никакого особого названия этим отрядам так и не придумали, просуществовали они недолго – одни присоединились к камрадам, другие распались, третьи превратились во что-то партизанское, однако что произошло с ними потом, неизвестно. Предполагают, что они были втихомолку уничтожены армией Фальцетти, который не терпел вооруженных конкурентов и предпочитал любыми способами от них избавляться.

Впрочем, возможно, что и они в большинстве своем распались чуть погодя – ибо по истечении второго или третьего дня, когда нервозности поубавилось и ситуация начала худо-бедно устаканиваться, большинством горожан, не охваченных вниманием Дона или Фальцетти, стало овладевать «социальное безразличие»: ни за какое правое дело не хотели они сражаться, никаких высших целей не признавали, в том числе, как ни странно, и необходимости противоборствовать мотороле (казалось бы, что уж это-то должно было войти Дону Уолхову и всем его копиям в плоть и кровь, а вот поди ж ты!), а стремились лишь к одному – выжить и хоть как-то в этой новой жизни устроиться. Люди собирались в импровизированные семьи, с помощью моторолы или без оной определяли для себя родственные связи и благожелательность свою распространяли только на новых близких, в жизни остального мира предпочитая никакого участия по возможности не принимать. Редко (– впрочем, как редко? В той же долевой пропорции, в какой это встречается и в других человеческих сообществах, – ) доны начинали жить полными бобылями: здоровались, гуляли, читали и никого в свое одиночество близко не допускали. Как и везде в Ареале, называли их бездельниками, или гомонами. С ударением на втором слоге.

Никто не знал тогда, что это стремление, в принципе, вполне безобидное, вполне естественное и даже похвальное с точки зрения общеэволюционных процессов, хотя с точки зрения наших главных героев и несколько досадное, на самом деле объяснялось прикрытым, подсознательным желанием большинства донов убежать от невыносимой действительности. Никто не знал тогда, что спустя сорок четыре дня с момента Инсталляции это желание даст начало странному, теоретически невозможному и поэтому опутанному тайной процессу, позже известному науке как Ретурналии или, если угодно, как Измерзение Выродков – это уж если к словам Фальцетти прислушаться. То есть появлению тех самых пучеров, о которых речь впереди.

Глава 17. Мужчина мужского рода

Дон вырвался к Джосике только через неделю.

Все это время Джосика отсыпался. Оказалось, что отдых взаперти – занятие не такое уж и дурацкое; оказалось, что он очень давно в таком отдыхе крайне нуждался.

Что же до тела… Как ни странно, он очень быстро смирился со своей участью и даже находил в ней приятность. То, что впоследствии получило название «синдром временного отторжения тела» – когда дон-полицейский с ненавистью срывает с себя форму, а потом с той же ненавистью ее на себя напяливает; когда дон-женщина лихорадочно шарит у себя между ног в безумной надежде отыскать несуществующий мужской признак и лишь потом, значительно позже, старательно умащивает и наряжает новообретенное тело, – все это коснулось Джосики лишь едва.

В себе, в Доне Уолхове, он особенных изменений не чувствовал (все время вспоминал: «Как вы похожи!»), разве что без особенного неудовольствия обнаружил, что стал слезлив. Тело жены по-прежнему было ему знакомым и дорогим – он продолжал любоваться им даже после того, как прошел почти неизбежный для донов-женщин период привыкания. Он ухаживал за ним со странным чувством удовлетворенной тоски, вины, острой нежности – несмотря на запрет Дона, да и собственный запрет тоже, на третий день он вышел из дома Фальцетти в ближайший моторольный магазинчик, сделав все, чтоб никто его не узнал.

Его узнали, но не тронули и с разговорами приставать не стали. Магазинчик находился неподалеку, на углу Хуан Корф и Строн Дефт, в двух шагах от Фонарного; Джосика беспрепятственно прошел к прилавкам и набрал там одежды и парфюмерии почти на полторы тысячи сю (оплачивал крепко подружившийся с ним Дом Фальцетти). Моторола сказал ему:

– Здравствуй, Джосика!

И он без всякой задней мысли ответил:

– Здравствуй!