Персональный детектив

Это очень странным показаться может кому-то – что камрады так не похожи оказались на Дона. Имея его память, в большинстве случаев лишь слегка усеченную невылеченным психическим расстройством, зная все его мысли, а другого, кроме донового, ничего, конечно, не зная, – почему они стали такими другими? Это и им самим не казалось обычным, и порой, очень редко, задумываясь над таким странным несовпадением, задавая себе этот вопрос и даже отвечая на него в том смысле, что ничего странного, что мы – другая, более удачная, но и более обделенная судьбой ипостась Дона, они чувствовали, что за очевидной беспомощностью ответа кроется что-то стыдное и болезненное, Дону, может быть, даже изначально не свойственное, что-то благоприобретенное… Промелькивало у них все это не как облеченные в слова мысли, а как мимолетное тошнотворное ощущение, ничем не оправданное чувство вины, чувство собственного увечья. Никогда, никогда не смели они узнать, почему стали такими другими.

Позже, когда выяснились причины непонятной уродливой сцены с Тронной речью Фальцетти, когда известно стало камрадам, что люди Дона, в отличие от них, умудрились устроить классный ограниченный кси-шок, а вот у них даже близко не получилось, они очень вознегодовали. Судьба и здесь их обнесла – их, сильных, умелых, хорошо обученных, способных выстоять в любой самой жестокой драке, она не одарила кси-шоком, тем кси-шоком, который в первый час после Инсталляции будоражил их покруче самого каменного, самого запрещенного нарко; словно не старались они, словно в укромных уголках не скапливались, не сцеплялись руками, не крошили зубную эмаль в отчаянных и бесплодных усилиях вернуть хотя бы на секунду ушедшее ощущение…

Радовало их разве то, что и для донов Дона этот их кси-шок во время Тронной речи, который они почему-то назвали храмовостью, стал последним. Разъединение, умножение различий между когда-то одинаковыми копиями, было, похоже, непреложным законом мира, таким же беспрекословным, как закон всемирного тяготения или закон распада отложенной совести Янга-Блючестера. Несколько раз, причем с огромным энтузиазмом, собирались впоследствии кузены на общие сборища в Достойнике, придумывая для того поводы самые мелкие и несуразные, однако храмовость больше не достигалась – разве что самую малость, намеком на себя посещала, состоянием этаким предвосторженным, но и состояние это, неизвестно про него: то ли оно было чрезвычайно ослабленным кси-шоковым эффектом, то ли просто итогом самовнушения, никто про это не скажет ничего точного.

Ради усугубления точности следует сказать, что на самом деле камрады напрасно злорадствовали насчет храмовости у Братства – время от времени она таки у кузенов случалась. Правда, очень редко, очень ограниченно и между очень близкими людьми – числом более четырех, но не более девяти, потому что стало невозможным отыскать достаточно близких для храмовости людей в большем количестве даже среди кузенов, теперь уже нутром стремящихся ко взаимному сходству. Храмовость, таким образом, превратилась в акт чрезвычайной интимности, и об удачных попытках никто посторонним предпочитал не рассказывать.

Для камрадов кси-шок почти с самого начала превратился в цель совершенно недостижимую. Это их бесило, особенно потому, что каждый из них в первый час после Инсталляции хоть ненадолго, но все же был членом какой-нибудь спонтанной кси-группы – но не тех, естественно, что придавали храмовость улице Хуан Корф; в кси-группы объединяла их изначальная ярость, желавшая излиться неважно на кого, но изливавшаяся, как правило, на Дона Уолхова. Ярость сближала их и в ограниченном кси-шоке превращалась в неизбывную ненависть – этим именно объяснялась их деградация, их окончательная непохожесть на Дона.

Однако то, что сближало их, в конце концов их же и развело. Это только счастливые счастливы одинаково – написано же, что несчастливые несчастливы каждый по-своему. Часть тех, кто возненавидел Дона с самого начала, причем очень малая, в конечном счете ушла на службу к Фальцетти. Остальные или сошли с ума – и хорошо еще, если успели попасть к Врачу до того, как погибнуть, изливая невыносимую ненависть на весь мир, – или объединились в шайки таких же ненавидящих отщепенцев.