Персональный детектив

Проходя к Алегзандеру, увидел он и Фальцетти. Тот сидел в первом ряду и сильно нервничал. В отличие от Дона, он не радовался непонятности, а очень был ею напуган. Его окружали бездумные истуканы со взглядами древнеримских статуй, и казалось ему, что не смотрят они на него нарочно, чтоб не подумал чего и слежки чтоб не заметил. Что они сговорились следить за ним и что вот сейчас с ним произойдет что-то очень и очень страшное. Ублюдок беспокойно ворочался под его креслом и не кружил рядом, как обычно, только потому, что это ему специально запретили.

Фальцетти поминутно оглядывался по сторонам и корчил рожи, которые сделали бы честь самому Луи де Фюнесу.

У Фальцетти были причины бояться страшного наказания. К этому времени он уже успел встретиться с моторолой, и разговор этот его совсем не обрадовал – удивительно неприятной оказалась та встреча. Моторола превратил будку «исповедальни» в огромное желтое поле с небоскребами метрополийных агроферм на горизонте (подобного сорта рекламные пейзажи стопарижский распорядитель очень любил), а сам появился в виде глубокого, но все еще мощного старика, завернутого в кусок красной материи, хотя и знал прекрасно, что любые тридэ вызывают у Фальцетти самые скверные чувства. Говорил вежливо, но жестко, и как-то так само собой получилось, что Фальцетти из хозяина превратился в прислужника. Моторола приказывал ему, своих резонов не объясняя.

– Не понимаю, зачем мне набирать эту шваль! – горячился Фальцетти. – Они все психи, я уже за пару дней накушался от таких! Они все передерутся, ничего хорошего не получится, да и Дону такое не понравится. Нет уж!

Моторола возражений словно не замечал.

– И еще попрошу я вас, уважаемый Джакомо, – непреклонно продолжал он, насквозь прожигая взглядом. – Как-нибудь сделайте так, чтобы вся ваша команда по одному мимо алегзандеровых казарм прошла. При этом…

– Мимо чего? – не понял Фальцетти.

– Казарм.

– А!

Фальцетти понятия не имел, что значит слово «казармы», но предпочел больше не уточнять.

– При этом внимательно следите за их реакцией. Если замедлит шаг у двери, задумается, прислушается – от того немедленно избавляйтесь.

Все это было совершенно непонятно, но Фальцетти занимало тогда другое. Он боялся даже подумать, к чему приведет появление полицейской команды, состоящей из одних психов, – а в сущности именно к тому понуждал его моторола. Теперь он не понимал, как мог согласиться выполнять указания моторолы; не понимал также, как можно моторолу ослушаться. Что-то творилось с Фальцетти внезапное и противное. Почему-то он ожидал немедленной расплаты, почему-то уверен был, что расплата наступит именно на собрании.

Между тем Дон вышел на подиум, поздоровался за руку с Алегзандером, хотя и виделся с ним всего полчаса назад; Алегзандер серьезно пожал протянутую руку, отчего-то вдруг засмущался и быстро сошел вниз.

Сработал какой-то полуинтеллектор, которых здесь было везде понапихано, и к Дону торопясь подкатило некое сооружение, напоминающее президентскую трибуну для брифингов. Выглядело это довольно смешно, но никто даже не улыбнулся. Дон тут же облокотился на «трибуну» и сказал:

– Ну вот.

Доны как по команде подняли на него глаза – их взгляды были торжественны и серьезны. Дон попробовал улыбнуться – не вышло.

– После того, что произошло, – скороговоркой начал он, вызывающе задрав подбородок и металлически оглядывая притихшие ряды, – я, пожалуй, не имею права обращаться к вам как к друзьям. Слишком тяжелая вина на мне, а значит, и на вас всех, слишком сильно каждый из вас хочет от этой вины откреститься, чтобы дружески смотреть на меня. Вы хотите отгородиться от моей вины обстоятельствами. Непониманием. Даже полной непричастностью.

Дон бросил косой взгляд на Фальцетти, который, скукожившись в покорной и в то же время вызывающей позе, сидел в первом ряду.

– И дело даже не в том, что настоящий виновник, как мы все хорошо знаем, к Дону Уолхову никакого отношения не имеет и сидит здесь, безнаказанный, вместе с нами. Дело в тяжести нашей – ну, пусть моей, если кому не нравится – собственной вины. Она, как центробежная сила в физике, отталкивает нас друг от друга. И мы уже увидели за последние шесть часов, к каким диким последствиям все это приводит.

Именно поэтому я не имею права обращаться к вам как к друзьям.

И все-таки я говорю вам: «Друзья».

Итак – друзья!

Дальше произошло то, что потом сторонники Дона называли между собой «святая пауза».