Персонажи альбома. Маленький роман

Они ходили в Крестовский сад слушать духовую музыку и смотреть болгарина с обезьянкой. По дороге подмастерье маляра забегал вперед и, смеясь, заглядывал Марфуше в глаза, они сбивались с шагу, путались и оба хохотали, он громозвучно, Марфуша – еле слышно. О деньгах он всегда забывал и спохватывался только возле лотка, растроганно следя за покупавшей фисташки спутницей. Иногда они ходили в летний театр. Если у просмотренного представления был – большая редкость – неблагополучный конец, на обратном пути он все равно смеялся. Иногда, возвратившись с прогулки, они сидели в одиночестве на диване, и он умоляюще застенчиво брал Марфушу за руку и восторженно смеялся, ничего не слыша, ничего в тихой чепухе, которой она изредка прерывала молчание, не различая, только смотря, переживая ощущение телесного блаженства и в конце концов нередко задремывая от счастья.

Когда спустя некоторое время уже новоиспеченным маляром он договаривался с Марфушей о будущей жизни, Марфуша сидела в аллее Крестовского сада на скамье, а Маляр, склонив просительно голову к плечу, присел перед ней на корточки, но так и не произнес ничего внятного, заместив речь лучезарным сиянием взора. Позже, когда Марфуша изрядное время гостевала в лечебнице доктора Петра Петровича, у Маляра развилась, прежде не замеченная, угрюмая привычка смотреть мимо лиц, в значительной степени обязанная неприятной истории с Марфушей.

Молодые сняли комнату у пожилой вдовы. Маляр брал заказы на вывески и теперь очень редко падал в обморок. Когда они вечером оставались одни, Маляр бывал так потрясен силой и странностью накатывавших на него ощущений, что сразу засыпал. И тогда наступало время, которое за привольность Марфуша любила больше всего; ей никто не мешал воображать море на мелководье с белыми гирляндами уходящего за окоем прибоя, небо, заляпанное пухлыми облаками и устремляющихся в запредельность гривастых коней. И она всласть резвилась с этим волшебным фонарем, опуская и задирая горизонт, творя композиционное беззаконие, самовластно распоряжаясь скачкой. Часто не открывавшая глаз Марфуша догадывалась, что муж тоже не спит и смотрит что-то свое, но не покушалась на его видения.

Характер у Маляра оказался с причудами: иногда он бывал беспричинно раздосадован только потому, что ему не хотелось знать причины своих неудовольствий. Сила следствий затмевала вопрос о причинах, а потребность срочного восстановления душевного баланса вообще отменяла все вопросы к самому себе. Душа Маляра, в эти мгновения топографически локализовавшаяся в области ушей, горла и грудной клетки, стремительно заполнялась каким-то тяжким таежным веществом, и нестерпимо хотелось на кого-нибудь мимоходом напасть и удрать. Детская привычка спасаться от померещившейся опасности, опрометью убегая, руководила им и тогда, когда угроза воплощалась в чьих-нибудь неприятных словах, – он срывался с места и исчезал, оставляя собеседника в недоумении с недоговоренной фразой на устах. Его отличала монолитность немногих ощущений, кроме страха, ему были ведомы яростная неудовлетворенность и чувственное блаженство. И хотя несколько раз в жизни ему встречались кроткие люди с подробными и тонкими чувствами и мыслями, они его удивляли, как удивляют чужестранцы.

Он уже давно проведал из сторонних разговоров, что не так нехорош собой, как думал, а вовсе напротив, и, воодушевившись, начал интересоваться мануфактурой, воплощающейся в личном платье, после работы старательно отмывал скипидаром испачканные краской руки и ногти. Никакое платье, правда, на нем толком не сидело, и надевал он его, как нарочно, не в лад погоде, ощущая человеческую одежду неловкой преградой между собой и нежными и питательными атмосферными испарениями. Время от времени он страдал от подзаборной тоски, которая, накатывая глухой волной, очень медленно спадала. Как-то раз он все же заподозрил, что темная душевная немочь – знак какой-то вины, и что снова, как тогда, когда ему пеняла тетка, он чего-то не знает или не понимает в происходящем. Это сильно его сердило, и он окончательно уверился, что обделен и несчастен. Но открытие, обладавшее силой очевидности, растрогало его и разнежило, надолго возвратив хорошее настроение, облегчив неоправданные тяготы душевной жизни и оказавшись исключительно благотворным.