Персонажи альбома. Маленький роман

Председателем он был плохим и неловким. Ведь когда по своей председательской обязанности он пытался на заседаниях что-то сказать, никакому именованию затоплявшие его селевые потоки не поддавались. Хотя он тщился назвать вещи самым что ни на есть общепринятым образом, слова не связывались с вещами и падали с них, как падают не нашедшие своего гвоздика на вешалке бирки. В привычной обстановке, довершая не сказанное, он отмахивался недовольно от звуков собственного голоса… да вот… тут… эх… Люди казались ему слишком многоликими и мудреными существами, а его слабая душа алкала простоты и повсеместности, как желудок по утрам чего-нибудь теплого. Когда же обстоятельства требовали ответа, и нужно было что-то делать с летящими к нему по воздуху словами, а он не знал, какое из них подхватить, он наловчился в ответ улыбаться глазами. Из-за того, что всякое отчетливое «нет» было ему не по силам, заседания обычно кончались тем, что он многозначительно говорил: «Надо подумать», – ему нравилось представлять себе, как он думает. Он очень ценил способность мыслить и хорошо думающих людей потому, что когда он сам пытался удержать и продлить что-то пришедшее ему в голову, его одолевала необоримая дремота. А если хотел сказать «умное», выходила мелочь. Моральные сентенции, которые он изрекал на заседании, радуясь их складности и чтобы показать, что он такой, как все, и не хуже, казались позаимствованными из букваря. Но именно поэтому доктора из лечебницы, жившего в тамошних местах с Марфушей в экономках, которая ему досталась по наследству от давно пропавшего старшего врача, Председатель очень уважал. С наступлением неустойчивых времен доктор Егор Иваныч проживал на даче в ученых трудах, заодно консультируя местную больничку и посещая время от времени пригородную Новознаменскую лечебницу. Поставленный на должность случайно и согласившийся на нее от досады на то, что не мог отказаться, Председатель огорчался поначалу большим соблазном его арестовать. Дело было вовсе не в том, что когда Егор Иваныч толковал о шалостях либидо, Председатель его не понимал и, как всякий человек, оказавшийся в потемках, настораживался. Тем более, что к опасности Председатель был с детства очень чуток. Нет, дело было не в Марфуше, которая врача мало интересовала – ее случай он счел банальным – а в том, что любопытный Егор Иваныч принудил Председателя отдать ему часть косвенно связанного с Марфушей сокровенного воспоминания о волне безмерной силы, которая его высоко взметнула и мягко вынесла на берег. Воспоминания, принадлежавшего ему одному и с той поры лживым огнем мерцавшего Председателю из любой женской телесности. Бесцеремонные расспросы врача посягали на суверенную территорию. Растерянно улыбавшемуся и нежно красневшему бывшему маляру было не до забавлявших Егора Иваныча психологических задачек – от неприятных чувств у него, в точности как у предков, злобных смердов, сгущалась и чернела кровь. При этом, когда Председатель смотрел на рубашку, плотно облегавшую грудь врача, на безупречно сидевший на нем жилет, когда изумлялся ровному умению держаться на расстоянии, он думал о том, что ему бы только раз таким взглядом поглядеть и таким барином себя выказать, и он никогда и ни за что бы от себя этих качеств не отпустил. Его израненное чужими достоинствами сердце изнывало от обиды. Он тосковал по тому, чему он, наделенный трепетной чувствительностью обитатель звериных зарослей, не мог сподобиться. Впрочем, со временем они нашли общий язык, и Председатель передоверил часть своих обязанностей доктору. Все же попытка смещения Егора Иваныча с должности была связана с председателевой униженностью, а не с тем, что в преддверии революционного праздника врач не рекомендовал местных душевнобольных потчевать дополнительными средствами для спокойствия, и сильно покрасневший и обаятельнее обычного улыбнувшийся Председатель сообщил в конце заседания, что об этом надо подумать… И посовещавшись в райцентре, они приняли решение. Бумага пришла, правда, с опозданием. Доктор Фогель еще раньше все сам сообразил, произнеся непонятную фразу о порче, случающейся с каждым, кто входит в общение с убийцей, которую – было видно – вослед кому-то повторил.