Перстень с поля Куликова... Хроники шести судеб [2-е изд., доп.]

В этом втором номере под стихотворением «Сирота» вновь имя Нечаева. Трудно писать что-то определенное о большом на девять не очень выразительных восьмистрочных строф произведении. Вроде бы ничего декабристского — суть стихов грустная и безотрадная жизнь девочки-сироты. Предполагаю, что напечатали стихи во имя необходимой для журнала темы.

Ведь призыв к благотворительности, жалости и сочувствию несчастному человеку — главные идеи Союза Благоденствия. Был даже в прямой связи с поэзией специальный на этот счет пункт в уставе: «Убеждать, что сила и прелесть стихотворений не состоит ни в созвучии слов, ни в высокопарности мыслей, ни в непонятности изложения, но в живости писаний, в приличии выражений, а более всего в непритворном изложении чувств высоких и к добру увлекающих». Вот где, согласитесь, подтверждение предположению, что вовсе не случайно декабристский альманах печатает «Сироту».

…«Мнемозина». Кюхельбекер оказался отличным редактором. С Одоевским затеял смелый альманах. Кредо «Мнемозины» в таких вот опубликованных строчках: «Издатели предвидели… участь, которая ожидает всякого, осмеливающего издеваться над закоренелыми заблуждениями — и заранее презирали ничтожный крик самолюбивого невежества, которое, будучи довольно своим счастливым состоянием, не хочет и не может вообразить, что за тем кругом, которым оно себя ограничило, существуют какие-либо звания, какой-либо особенный образ суждения. — Издатели, повторяю, презирали недоброжелательные о себе толки: главнейшая цель издания нашего была — распространить несколько новых идей…»

В число сотрудников вошли Пушкин, Д. Давыдов, П. Вяземский, Н. Языков. Кюхельбекер рискнул напечатать свою трагедию «Аргивяне» — открыто тираноборческую. В числе авторов Николай Полевой — будущий редактор независимого «Московского телеграфа». Видно, проходил здесь школу, приглядываясь к тем, кого вскоре пригласит к себе.

Нечаев входит в «Мнемозину» со второго выпуска. В трех успевших выйти номерах печатается шестью произведениями. Расскажем о самых значимых, о тех, что, надеюсь, помогут проникнуться общественными заботами нашего героя.

«Застольная песнь греков» — это стихотворение из третьего выпуска. Вот несколько строф:

Кто в мире избрал путь прекрасный,
Путь трудный чести и добра,
Тому грозит бедой напрасно
Причудливой судьбы игра.

Исчезнут мрачны препинанья,
Замолкнет грустный звук цепей,
И совершатся ожиданья
Отчизны истинных друзей.

Тогда мы братский круг составим
И, разогнав тиранства тень,
Отчизны светлый день прославим,
Как славим ныне дружбы день!

Стихи — отклик на грянувшее в феврале 1821 года восстание греков против турецкого владычества. Лучшие сыны России выразили тогда поднявшемуся народу открытое сочувствие — вспомним греческие стихи Пушкина, Рылеева, Кюхельбекера.

Надо знать, что стихи в поддержку греков еще одна возможность, чтобы воспользоваться чужеземными событиями и говорить — вслух, легально, свободно! — о свободе против любого ига, рабства и закабаления. В том числе о свободе в своей стране. Друг Нечаева Н. И. Тургенев выразил это решительно и прямо, без всяких эзоповых ухищрений. «Лучше ли жить многим из наших крестьян под своими помещиками, нежели грекам под турками?»

«Мнемозина» — новый номер. Два стихотворения Степана Нечаева. И вновь — там, где произведение хотя бы мало-мальски наполнено общественно значимыми настроениями, там оно останавливает внимание. В случае же, где все помыслы отданы сугубо личным переживаниям или впечатлениям, увы, Нечаев предстает банальным архаистом.

К первому, при всех для обычно серьезного Нечаева неожиданных легкомыслиях, отношу «Различные потребности»:

Для ума потребен Гений,
Для рассудка — опыт лет,
Для улана — конь игрений,
Для прелестницы — корсет,
Для романса — нежны чувства,
Для сатиры — едка соль.
Торгашам — плутов искусство,
Скареду — Тартюфа роль;
За девицами — смотренье,
Для ревнивых — сто очей,
Для влюбленных — снисхожденье,
А терпенье… для мужей.[3]

Издательская сноска к строчке о торгашах была таковой: «Не литературным ли?»