Перстень с поля Куликова... Хроники шести судеб [2-е изд., доп.]

Год подходит к концу. Еще никто, однако, не знал, какой великой славой и какими обильными страданиями войдет декабрь в историю. В обыкновенных, привычных, видать, заботах протекал очередной — 33-й по счету от рождения — год и для Нечаева. Полевой наседает — просит отныне, после прекращения «Полярной звезды», все написанное отдавать только ему.

Писалось мало. Потому, как догадываюсь, отдает и публикует неоконченное — «Отрывки из Путевых Записок о Юго-Восточной России». Это записки о Кавказе, на этот раз в прозе. Нечаев рассказывает об образе жизни, быте, утвари, одежде, оружии народов Северного Кавказа и прилегающих степей. Даже сегодня познавать все эти этнографические разности интересно. Вчитавшись, замечаю, что кое-где Нечаев отступает от самим же предложенного стиля некой отстраненности от общественной злобы дня. И тогда ткань сугубо этнографической описательности подпаливается огоньком публицистичности — упоминаниями о войне, к примеру.

Наступила зима. Улегся снег, по-московски сладостно похрустывающий под башмаками и валяными сапогами и, к радости ездоков, повизгивающий под полозом. Для одних пришла долгожданная пора балов и обильных — по-московски! — обедов и ужинов. Для других — неодолимые по всей долгой зиме тревоги о хлебе насущном, о рубищах, о лишней вязанке дров для домашнего очага.

Для обывателей, непосвященных в тайные намерения декабристских обществ, барская Москва жила прежними, ничуть год от года не меняющимися радостями и заботами. Свет взволнован тем, что женские шляпки увеличили поля до невероятности. В таком уборе с распущенными лентами прелестную московитянку принимали за парижанку. Истые патриоты и патриотки — не более, правда, чем в нарядах — ратовали против коротких корсетов, кои считались совершенно неприличными для настоящих россиянок. У мужчин вошли в моду фиолетовые фраки с бархатным воротником и с жилетами из совсем белого пике либо с золотыми цветочками. Еще событие — Благородное собрание провело концерт и собрало 25 тысяч рублей для вспоможения пострадавшим в Петербурге от наводнения. Некто, по имени Сент-Ожер, заезжий из Франции профессор, читает лекции о Вергилии, Вольтере и прочих. Однако скудоумием своим лекция москвичам вовсе не понравилась. Прибыл на гастроли Итальянский театр с операми Россини, к превеликой отраде его ревностных в России почитателей.

19 ноября — умер Александр I.

Пожалуй, никто в тревоге, в смятении чувств, в нахлынувших заботах рассчитать, кому теперь венец сужден, не придал никакого особого смыслу, что Иван Пущин, поспешно, едва ли не стремглав, умчался через четыре дня в Петербург. Нечаев, друг его, тоже ни о чем не догадывался.

12 декабря от Пущина пришло письмо — единомышленнику С. М. Семенову о замысле выступления Северного общества… До грохота картечи на Сенатской площади оставалось два дня.

Но не станем забегать вперед. Вернемся к жизнеописанию Нечаева. Помимо всяких разных забот, проистекали у него в эти недели и дни заботы приятные — литературные. Нечаев, вспомним, отдает Полевому свои путевые записки о Кавказе и войне на Кавказе. Полевой включает их в очередной номер. Рабочие-типографщики склоняются при тусклом зимнем свете над верстаками. И журнал выходит, но выходит и попадает к читателям уже в 1826-м — после Сенатской площади, после сыска и арестов, при новом царе…

И теперь все прочитанное предстает совсем в ином свете. Идеи народного образования, да тем более для воюющих против России инородцев?.. Крамола, крамола! Чтобы усвоить это, прочтем заметки знаменитого русского историка С. М. Соловьева об отношении нового царя к книге и учебе: «Просвещение перестало быть заслугою, стало преступлением в глазах правительства». Еще о новом царе: «Инстинктивно ненавидел просвещение, как поднимающее голову людям, дающее им возможность думать и судить».

Так или иначе дозволенное вчера, сегодня, после картечи на Сенатской площади становится запретным. У Даля, в сборнике пословиц, читаем: «У царя руки долги. Царский глаз далече сягает». Страх начинает вселяться в обществе надолго и безгранично…

Раскрываю первый после декабря 1825-го номер «Московского телеграфа». И вдруг наталкиваюсь на стихотворение «К сестре». Странно. Ведь это стихотворение вместе со стихотворением «К Лиодору» отдавалось «Звездочке». В чем же дело? Понимаю так: альманах Рылеева и Бестужева по уже известным причинам свет не увидел, и тогда Нечаев передает неопубликованное Полевому. «К Лиодору» с его словами о прощании с надеждой и свободой после разгрома восстания возвращаться, конечно же, никак нельзя. А политически невинные, как уже писал, стихи «К сестре» Полевым напечатаны. Впрочем, так ли уж теперь, после пальбы на Сенатской площади, невинны?

Там ждал от мертвых я ответа,
Уроки ждал в науке жить,
И тайны скорбные для друга и поэта
Искал бессмертье разрешить.

Сотрудничество с «Московским телеграфом» тоже требует мужества.