Перстень с поля Куликова... Хроники шести судеб [2-е изд., доп.]

Учреждается печально известное III Отделение собственной его императорского величества канцелярии. Голубоглазый бабник Бенкендорф служит царю с поражающим рвением и воодушевлением. Надзор и слежка — истинно всепроникающие. Это ничуть не преувеличение. Листаю архивные папки московского округа корпуса жандармов… Кажется, буквально каждый шаг, каждое движение, каждый, быть может, даже помысел замечены и запечатлены — как бы по методе скрытой съемки — в доносах, доносах, доносах… Воистину несть им числа в архиве! Будто именно об этих днях — предчувствуя — еще в 1824-м безбоязненно написал давний знакомец Нечаева Грибоедов: «Здесь озираются во мраке подлецы, Чтоб слово подстеречь и погубить доносом».

«Московский телеграф» и его редактор — не исключение. Доносы на него отправляются в Петербург Бенкендорфу за подписью самого начальника московских жандармов генерала Волкова.

Можно было бы и ограничиться такими без подробностей сведениями. Но доносы настолько омерзительно придирчивы, что не могу удержаться от желания показать, как доставалось Полевому и как обходилось сотрудничество с ним. Вот один из образцов жандармского усердия при чтении «Телеграфа»: «Утвердительно можно сказать, что под словом гостья должно разуметь вольность (подчеркнуто в доносе. — В. О.)». Крамольной показалась даже такая поговорка: «И овцы целы, и волки сыты». (Придирка к этой поговорке, использованной в статье Вяземского, относится в доносе, правда, к другому журналу — к «Северным цветам», который редактировал А. Дельвиг.) Вывод грозен: «Все сие показывает, что Полевой, кн. Вяземский и многие другие стараются поколебать спокойствие…»

…Поздно встало 14 декабря северное зимнее солнце — в 9 часов 4 минуты. И рано — почти что в полдень — в 14 часов 58 минут ушло за горизонт. Дрогнуло ли сердце в каком-то, возможно, вещем предчувствии у Нечаева в этот день — ведь сколько друзей и приятелей вышли на площадь. Впрочем, о восстании Нечаев не мог узнать 14 декабря. Лишь на третий день примчали лихие государевы кони в Белокаменную генерал-адъютанта Комаровского, который и поднял Москву: войска с гвардией во главе, чиновный люд, полицию — на присягу новому царю, бесчувственно и жестокосердечно расстрелявшему декабристскую мечту и надежду. В парадном — так приказано — мундире шел на присягу, как предполагаю, и надворный советник С. Д. Нечаев. Потом с щемящим сердцем ждал, как поступят со схваченными… Весть о том, кто схвачен, была узнана вскоре. Рылеев, Бестужев, Кюхельбекер… Друзья, соратники, во многом единомышленники.

13 июля следующего года — казнь. Чиновная Москва победу Николая над декабристами праздновала — по его приказу и в личном присутствии — в Кремле, через неделю после эшафота. Очистительное молебствие митрополита Филарета выслушивали на коленях. Нечаеву, вероятно, тоже пришлось. Трудно ему, видимо, было подчиняться — нога, вспомним, не сгибалась. Запах ладана сильно отдавал теплой кровью.

Путешествие из Москвы в Кыштым

Исследование по сему предмету должно быть производимо без малейшей огласки.

Из письменного задания С. Д. Нечаеву

Итак, после картечных залпов на зимней Сенатской площади и всеохватных арестов, после казни и приговоров к каторге, к ссылкам и к солдатчине, уничтожение всего того, что хотя бы как-то считалось связанным с декабризмом, казалось для всех очевидным.

Все, что могло представать вредным для трона, подозревалось, запрещалось, искоренялось, уничтожалось…

Но к чести российского общества, это только казалось, что царь до смерти казнил свободу и свободомыслие. И до Нечаева, наверное, дошло то, что докладывали московскому губернатору — в августе на стене церкви Спаса появилось выведенное мелом: «Скоро настанет день мщения за погибших. Восстанут потомки Минина и отомстят за повешенных. Трепещи, о злодей». Подписано «Мститель за погибших».

Пакет от генерала Дибича

Чем была переполнена душа Нечаева в эти дни, что чувствовал, переживал? Он уже прошел через прощание с Союзом Благоденствия. Прошел и через прощание с «Полярной звездой» и «Мнемозиной». Теперь новые прощания — со множеством друзей и приятелей. Одному из них — после виселицы в бесследную могилу. Другим — в безвестие Сибири и солдатчины.

Минует ли кара его самого? Очень все дурно поначалу сходилось для Нечаева. В Москве, к примеру, идет поголовный опрос для всех чиновников с кокардами министерства просвещения. Интересует одно — принадлежность к тайным обществам. И вот тут-то коллежский асессор Альбицкий не удержался и выдал Нечаева.

Плохи дела… И не есть ли предвестье совсем близкой опалы (хорошо бы только опалы!) то, что внезапно убирают из губернаторской канцелярии? Новая должность не столь престижна.