Перстень Царя Соломона

— А ты — одно худое,— попрекнул царь и с любопытст­вом спросил: — Можа, и мне что насулишь, божий чело­век? Скажи как есть, я не обижу.

А вот тут проблема. Я имею в виду доброе. Нет, может, оно что и было хорошего, только я об этом не читал. Но опять говорить гадость — тоже не с руки. Фортуна — де­вушка капризная, да к тому же экономная. Боюсь, что ли­мит удач для меня на сегодняшний день закончился .Разве что-нибудь ужасное, но к самому царю отношения не имеющее? За такое и впрямь не накажет — ему ж на людей плевать.

— Огнь великий зрю,— с завыванием произнес я,— Идет он к граду твому, шпешит, торопитша. Ныне рано ишшо, а в другое лето жди его, Ванятка. Жди да бойша. Бойша и молиша.

Хотел дальше завернуть что-нибудь эдакое, но не стал. Очень уж мне глаза его не понравились. Помнится, у сосе­да-психопата из квартиры напротив они перед припадком точно так же мутнели, словно пленочкой подергивались.

«Кажется, плохо у меня с нейтральным получилось,— с тревогой подумалось мне,— Не иначе, опять впросак по­пал. Это какой у меня по счету? Хотя какая разница. Лишь бы не последний, вот что главное».

— И все? — выдавил из себя царь.

— Свадьбу твою на пепелище зрю,— добавил я расте­рянно.

По-моему, не успокоил. Может, хуже не сделал, но и не утихомирил — мутнеют глазки. А вон уже и веко дергаться начало, и ноздри раздуваются. Что, Костя, не вышло из тебя Нострадамуса? И поделом. Нечего было из себя гра­фа Калиостро корчить.

—  Свадьба — это славно. А дома поставить недолго. Чай, Москве не привыкать гореть,— рассудительно заме­тил совсем юный, невысокого роста, коренастый черно­волосый опричник, стоящий позади царя, и поднес ко рту тонкий платок с ажурной вышивкой на уголке. Симпа­тичное лицо его забавно сморщилось, и он громко чих­нул.— Может, на крылечко тебе выйти, надежа-госу­дарь? — деликатно предложил он,— А то уж больно здесь смердит. Опять же и солнышко к закату пошло — так и на вечерню не поспеем.

— Вечерня обождет,— нетерпеливо отмахнулся царь,— Хотя ты прав, Бориска. Негоже мне тут, яко в нужнике по­ганом, стояти. Соромно. Да и не всех мы проведали,— И, повернувшись к остальным, весело заметил: — Айда на соседнее подворье. Авось там нас полюбезнее встретят. К тому ж у Никитки дочка тока-тока в сок вошла — есть где распотешиться.

— А тут яко мне повелишь — сразу их в монастырь свез­ти али подсобраться час малый дать? — вкрадчиво осведо­мился юный опричник.

— Никак остаться возжелал? — хмуро поинтересовался царь.

— Так ведь мне в тех потехах вроде как не след ныне бывать. Опять же у тестя будущего на глазах. Эдак Григо­рий Лукьяныч и красавицу свою за меня не выдаст. Ска­жет, негоже ей с блуднем под венец идти,— виновато за­метил опричник.

— Что, Гриша, неужто и впрямь такого молодца отверг бы? — полюбопытствовал царь.

—  Как повелишь, государь,— невнятно ответил Малюта.

—  Ну да ладно. И впрямь не по-христиански оно — на глазах у тестя. К тому ж тут и вправду кому-то побыть на­добно, чтоб добро мое не разворовали. Так и быть, оста­вайся,— разрешил царь и... подался на выход.

Остальные поплелись следом.

Вскоре сени опустели, но ненадолго — вернулся юный опричник. Впрочем, опричник ли? Уж больно одежда у него отлична от остальных — светлых, приятных тонов. Ангельской не назовешь, но и с прочими не только цве­том, а и покроем совсем не схожа. Опять же вооружение не то, и сабля отсутствует. Зато имеется топорик — эдакий миниатюрный бердышонок. Вспомнил! Рында он. Как там его царь назвал? Кажется, Борисом. Погоди-погоди. Это что же получается? Выходит, передо мной... И тут же в голове что-то перещелкнуло, и я понял, как его фамилия.

Меж тем Борис миновал нас с Ваней, прошелся к лест­нице, ведущей на женскую половину, затем остановился, задумавшись и положив руку на перила, после чего, слов­но что-то вспомнив, резко повернулся, подошел и присел передо мной на корточки:

— Шел бы ты отсель, божий человек, а то, не ровен час, царь-батюшка в раж войдет да про твой кусок мяса вспом­нит. Так и до греха недолго.

Я послушно кивнул и начал вставать. Борис не двигал­ся с места, задумчиво глядя мне вслед. Когда я уже взялся за ручку двери, то услышал негромкое:

—  Про внучков Григория Лукьяныча ты обсказал, бо­жий человек, да не помянул, чьи енто детишки. Доче­рей-то у него три.

Я осклабился:

— Твои, милай, твои!

— Это славно,— кивнул он и улыбнулся.

У него это так хорошо вышло, и сама улыбка получи­лась столь мягкой и мечтательной, что я на секунду даже залюбовался.

—А про меня словечко не молвишь? — Это он мне уже в спину.

— Царский венец тебе уготован,— бросил я через плечо и вышел, крепко держа за руку мальчишку.

Как отреагировал на такое пророчество Борис Году­нов — а больше быть некому,— я не видел. Не до того мне было. Все внимание на младшем Висковатом. Если он сейчас, на финише нашего представления, заорет: «Мама!» и рванется наверх — пиши пропало. Но мальчик послушно шел и даже продолжал бубнить.

Мы уже вышли на крыльцо, как меня словно кто-то с силой толкнул в спину — на соседнем подворье раздался душераздирающий крик.