Перстень Царя Соломона

Одним словом, там, где он шел, мало никому не пока­залось. Он даже прохожих, которые встречались его вой­ску по пути, и то живьем не отпускал. Чтоб, значит, никто не предупредил. А уж что творилось в городах, в которые он заходил на постой,— Стивен Кинг со своим воображе­нием и скудной американской фантазией отдыхает.

Начал дяденька с Клина, а дальше пошло-поехало. Ре­бята его тоже под стать главарю — не щадили ни женщин, ни детей, ни стариков. В Твери царь вообще мародерство­вал аж пять дней, попутно велев придушить бывшего мит­рополита Филиппа, который после низложения проживал неподалеку в одном из монастырей. Тогда-то и пострадала родная Чуриловка моего Апостола. Пострадала ни за что — просто подвернулась на пути, вот и...

Самой Твери тоже досталось изрядно. Довелось мне потом полюбоваться на этот город. Ну и пакостное же, до­ложу я вам, зрелище. Есть такая поговорка: «Как Мамай прошел», так вот в Твери, на мой взгляд, побывало сразу три Мамая, причем вместе с Чингисханом и Батыем, а по­том еще потоптался Гитлер со своими эсэсовцами. Для надежности. Всей радости у тамошних горожан — стены сохранились, да еще каменные церкви с монастырями, а в остальном картина та еще. Но я отвлекся.

Потом, уже в январе, настала очередь Новгорода, где царские орлы зависли аж на шесть недель — видать, было где разгуляться. Как мне рассказывали в Кузнечихе, по­гибло тысяч шестьдесят. Реку Волхов вообще запрудило трупами так, что поднялась вода. Преувеличивали, конеч­но, не без того, но то, что число погибших составило не одну тысячу, а скорее всего, и не один десяток — железно.

Однако этот козел в царском венце и тут не угомонил­ся, рванув в Псков, чтоб и там попить людской кровушки. Правда, в Пскове он развернулся не сильно. Сплетни хо­дили разные, дескать, юродивый его напугал, но я так мыслю, что все было гораздо проще — насытился царь-ба­тюшка. Упыри, они ведь тоже рано или поздно насыща­ются. Пускай и на время.

А ведь подьячий еще не знает, что к нынешнему лету Иоанн Васильевич опять оголодает и устроит публичные казни в Москве. Причина все та же — мол, изменники из Новгорода договаривались со столичными, чтобы его по­губить. Вообще-то для меня удивительно скорее то, что на самом деле заговора, как я понял, не было вообще. То есть никто против этого скота ничего не замышлял, хотя надо бы.

В Москве же под нож и топор пойдет не простой люд — из именитых. Хватит и окольничих, и бояр, а самое глав­ное — «крапивного семени», как наш народ уже тогда «ла­сково» именовал чиновников царских приказов, всяких там дьяков и подьячих. И убивать их станут не просто так — с выдумкой. У главы Посольского приказа дьяка Ивана Висковатого каждый из тех бояр, что останется чист, по царскому повелению лично отрежет что-нибудь ножом. Казначея Фуникова, то есть, если по-современно­му, министра финансов, попеременно станут обливать то кипятком, то ледяной водой. Ну и так далее. Из иных при­казов лягут на плаху по пять и больше человек.

Да и в Разбойной избе тоже народ пострадает. Я даже мог назвать кое-кого по памяти, не глядя в оставшийся при мне списочек казненных. Хорошая штука, доложу я вам. Мне его Валерка составил, чтобы я, упаси бог, не стал водить дружбы ни с кем из перечисленных, а то опомнить­ся не успею, как заметуг в общую кучу.

—  И в Англии таковские имеются,— кивнул я,— Толь­ко из тюрем сидящих в них душегубов да татей они нипо­чем не выпустят. Ты сторожей хоть с головы до ног сереб­ряными шиллингами осыпь — не поддадутся. А у вас, как мне ведомо, случается и такое. Ты про Григория Шапкина слыхал ли?

Ох, как он на меня воззрился. Значит, точно слыхал. А может, как знать, даже ходит под его началом. Э-э-э, тогда мне надо поосторожнее, чтоб он в попытке замести следы и меня не укокошил.

—  Сказывал мне кое-кто, что его песенка спета,— до­бавил я торопливо.— Потому и упреждаю: держись от него подале. Дыба по Григорию давно плачет, горючими слеза­ми заливаясь, но к этому лету он непременно с ней сви­дится. Ну и сам тоже поразмысли.

А поразмыслить Митрофану Евсеичу и впрямь есть над чем. Он, конечно, находится не в числе преступников — по другую сторону, но на Руси от сумы да от тюрьмы, а в это время и от плахи зарекаться не стоит. Да и не дурак по­дьячий. Прекрасно понимает, что схваченные новгород­цы, которых сейчас пытают в Москве, совершенно ни в чем не повинны, и кого они назовут в числе своих сообщ­ников — неведомо. Точнее, ведомо, но только царю и па­лачам. Кого они подскажут, тот и покатит прицепом, а уж выбивать после этой подсказки нужные признания — дело техники. Всего-то и надо — подвесить на дыбу да за­ставить нянчиться с «дитем». Не признаются? Ну тогда в качестве отдыха положат этого человека на «боярское ложе», чтоб мозги «прогрелись», да и все остальное тоже.