Перстень царицы Ульяны (СИ)

Я ещё раз пробежал глазами список, удовлетворённо кивнул и закрыл блокнот. Во дворе дежурные стрельцы как раз открывали ворота, впуская первых посетителей. Или, вернее, посетителя – он был один, и я, едва взглянув на него в окно, сразу понял, что это и есть тот самый отец Онуфрий. У попа была собака… Далась мне эта собака! Её, кстати, при святом отце сейчас не было. Я важно уселся на лавке и приготовился встречать. Бабка устроилась в углу с вязанием.

Она часто так сидит – тихо, будто и нет её вовсе. Я веду допрос, а она вяжет в уголке да примечает всё, потом мне докладывает. Бабка наша по части психологии – непревзойдённый эксперт. Меня, человека вполне заурядного, и обмануть легко, и запутать – мне порой не хватает опыта, но Яга в этом плане кремень. Малейшую ложь она видит – не чувствует, а именно видит, для бабки враньё материально. Что-то вроде чёрного дымка изо рта говорящего. Я, когда первый раз об этом узнал, долго удивлялся. Но старушка наша ещё и не такое может.

Дверь из сеней открылась, и на пороге возник худощавый человек лет сорока в традиционном облачении православного священнослужителя.

- Помогай Бог! – поздоровался он и шагнул в горницу. Яга привстала со своего места. Священник поклонился поочерёдно мне и ей, трижды перекрестился на иконы в углу.

- Здрав буди, батюшка, - ответствовала Яга и снова притихла, продолжая вязать. Я вежливо кивнул:

- Здравствуйте, святой отец. Проходите, присаживайтесь.

- Благодарю покорнейше, - он снял скуфью, прошёл к столу и сел напротив меня, положив головной убор рядом. – По личному делу я к вам, если позволите.

- К нам без дела не ходят, - ободряюще улыбнулся я. Святой отец явно чувствовал себя не в своей тарелке. Нет, оно и понятно, он в милиции первый раз, народ перед нами непроизвольно робеет, но всё-таки отец Онуфрий сам пришёл, а не был вызван по повестке. А это, как вы понимаете, уже совсем другое. – Слушаю вас, святой отец. Постараюсь помочь, чем смогу.

- Грехи наши тяжкие, Никита Иванович, - склонил голову посетитель. – Спаси нас, Господи, и помилуй, а токмо дело моё странное и на первый взгляд не по твоему ведомству вроде, но нужду в совете имею.

Яга навострила уши. Голос у отца Онуфрия был тихий и монотонный, такой, что непроизвольно начинало клонить в сон. Как он службы-то ведёт таким голосом? Прихожане небось прямо в храме засыпают. Это вам не отец Кондрат, тот своим басом так проникновенно вещает, что полквартала слушает.

- Я из Пятиполья, вёрст сто отсюда. Там и служил делу православной церкви последние восемь лет. А после Рождества светлого был направлен в Лукошкино в помощь отцу Кондрату, благослови его Господь. Я и родился в Пятиполье, и всю жизнь, почитай, там прожил, не выезжая. Делу Церкви служил исправно, митрополит наш доволен мной был.

- И потому перевёл вас в столицу в качестве повышения?

- Вроде того, - кивнул отец Онуфрий. – Как только доведался я про требование сие, так сразу собрал пожитки свои нехитрые и в тот же день выехал. Вот уже с месяц служу в храме Ивана Воина под началом отца Кондрата.

- И как, довольны?

- Господь милостив. Отец Кондрат в курс дела ввёл, потому стараюсь по мере сил. Люди в Лукошкине набожные, заповеди чтут, душами в большинстве своём чисты.

Он производил приятное впечатление, этот отец Онуфрий. Спокойный, тихий, похоже, вообще не подверженный мирским страстям – полная противоположность отца Кондрата. Я невольно улыбнулся: настоятель храма Ивана Воина не раз гостил в нашем порубе за различные нарушения.

- А токмо не один я в город приехал, - продолжил отец Онуфрий. – Ещё в Пятиполье подобрал я щенка, да и вырастил его. Другом верным он мне стал.

О, а вот и про собаку. Я героическим усилием стряхнул с себя сонливость.

- Вырос мой Барбос в пса красивого да умного, слова людские понимал, а меня и ослушаться не смел. Так и ходил за мной, аки тень. Лихих людей за версту чуял да ко мне не подпускал. Когда настал мне час ехать в столицу, я пса с собой взял, поселил в келье моей. Днём он по двору бегал али за ворота ненадолго, а на ночь непременно ко мне возвертался. Смирный он был, без причины ни разу даже зубы не оскалил – не то что укусил кого. А уж деток малых любил!

Я не сразу сообразил, что именно меня неприятно задевает в его рассказе. Вроде бы складно всё… И тут вдруг понял: священник упорно говорил про собаку в прошедшем времени. Как будто его Барбос… умер?

Отец Онуфрий тихо продолжал:

- А на минувшей неделе заметил я, что пёс мой непривычно смурной ходит, будто болит у него что. И скулил так жалостливо, а я-то не сразу и понял. А как понял – так и поздно уже было. Бабки при храме шушукались, что отравили Барбоса моего, но вот кто… о том не ведаем, а токмо почил друг мой в минулую пятницу. Я как раз службу вёл, а как в келью-то мою возвернулся – там и лежит мой Барбос под кроватью, холодный уже. Отравили его лихие люди, стало быть.