Перстенёк с бирюзой (СИ)

– С чего это вдруг? Ты ж завсегда противилась. Помню, гневалась, когда я отправил ее одну к Ольге.

Ульяна огляделась, будто хотела увериться, что боярышня далече и не слышит, а потом шагнула ближе к Вадиму и высказала:

– Почему же вдруг? Вижу, заступник у Настасьи появился сильный да умный. Так чего ж я поперек становиться буду? – прищурилась. – Что смотришь? Думал, не знаю ничего? Думал, ослепла я? Глядишь так, что на Насте едва летник не горит. Иного кого давно б уж погнала от боярышни, но в тебя верю крепко, ты не обидишь, не опозоришь.

Норов лицом не дрогнул:

– Договаривай.

Ульяна утерла рот платочком и высказала:

– Рать собираешь? За тем и к князю идешь на поклон? Спорные земли воевать? Порубежное откроешь, когда ворога одолеешь, не иначе. Да и веси ближние к рукам приберешь. Так ли?

– Молодец, верно разумела, – сказал от души, но прищурился сурово. – Чего хочешь от меня? Ведь не просто так ты о весях разговор завела.

– Мураново, – проговорила тётка и взглядом осерьезнела. – Весь малая, а земля там хорошо родит, про то ведаю. Торг большой близко и Тихонова пустынь.

Норов раздумывал, с ответом не спешил, но все же, высказал:

– Землями владеть только муж может. Себе весь хочешь? Не трать времени напрасно, не выйдет.

– Нет, – оправила убрус* богатый. – Если не сладите с Настей, туда ее увезу. Домок какой никакой справлю сама, от голода не помрем. Твоего злата мне не надобно.

– Вон как, – Норов взялся за опояску. – Дружбе нашей конец, верно я разумел, Ульяна?

– Не услыхал ты меня, Вадим, – тётка головой покачала. – Если не сладите, увезу. И не посмотрю на то, что ты Норов. Неволить девку не дам, так и знай, – Ульяна запечалилась. – А про Мураново упреждаю, чтоб потом не удивлялся, что живем на твоей земле. Иль погонишь?

Вадим злобу унял. Ульяна удивила: не чаял встретить такой отпор.

– Еще не укусила, а жевать принялась, – бровь изогнул. – Мураново покамест не мое, и только богу ведомо, осилю с ворога иль нет.

– Ворога осилишь, об том и не печалюсь, не тревожусь. Ты всех осилишь. А Настя… – тётка вздохнула. – Вадимушка, я б рада была тебе ее отдать. Но силком не позволю, за нелюбого не пущу. Своей участи ей не желаю.

Помолчали оба, а потом уж Вадим рассказал:

– Вчерашним днем согласилась пойти за меня. Уговорились ждать со сватовством до шапки лета.

– И ведь смолчала! – тётка осердилась. – Ни одного словечка мне не кинула! Ну погоди, негодница, ужо я тебе! Я за нее воюю, а она как воды в рот набрала!

– Погоди ратиться, Ульяна, – Норов и запечалился, и озлобился разом. – Ты силком ее не пустишь, а я насильно не возьму. Согласилась, то правда, но не своей волей. Донимал, вот и прогнулась.

– Так чего ж тебе еще? – Ульяна, улыбаясь, вопрошала то же самое, что и Норов всякий час у самого себя.

– Молока птичьего, – рыкнул Вадим, вызверился и пошел от боярыни прочь.

– Погоди, да погоди ты, шальной, – Ульяна топотала следом. – Не поспеваю за тобой.

– В дом иди, будет на сегодня досужих разговоров, – гнал от себя боярыню. – И впредь о том не говори, разумела? Озлюсь.

– Погоди, Вадимушка, – Ульяна положила белую руку на плечо боярина. – Дай обниму тебя за всех нас, за баб. Впервой вижу, чтоб муж бо ярый к рукам не прибрал то, чего хочется. Жалеешь ее, неволить не хочешь. – обняла Норова, прижалась головой к его груди. – Спаси тебя Господь, убереги.

– Ну будет, будет тебе, – приобнял тётку. – Ты плакать вздумала? Глазам не верю.

– Сам виноват, – тётка отпустила Норова, глаза утёрла платочком. – А ты как хотел? Пустил бабьего племени в дом, терпи.

Норов помолчал, оглянулся на крылечко, где стояла Настя: кудри рассыпались, руки кончик косы теребят, глаза по плошке. Вздохнул тяжко и высказал боярыне:

– Не сладим, вези ее к Иллариону. Он ее отрада и никто более.

– Знаю, Вадим, – теперь и тётка вздыхала тяжело. – Умирать стану, а не забуду, как увидал ее святой отец. Тем годом Насте семь зим стукнуло. Маленькая, помню, была, тощенькая. Одни кудри и росли, будто наколдовал кто. Бегалась по хоромам к рубашонке, ножки маленькие, ручки и того меньше. Очелье криво сидит, косы мешают. Я попа зазвала в дом, что мужа усовестил, поговорил с ним, он и пришел. Как ступил в сени, Настёна к нему и выскочила. Глазенки большие, смотрит на него и улыбается. Илларион тогда шагнул к ней, руку подал, а она возьми и ухвати его за палец. Стоит, щебечет ему, тот слушает, а у самого глаза мокрые. Тем днем и повел ее в церкву. Я за ворота вышла глянуть, а они идут по улице. Настя и поп и говорят, говорят.... – Ульяна слезы смахнула. – Моя в том вина, что ей матерью стать не смогла. Вся любовь ее, нежность вся Иллариону и досталась. Он дар такой принял и ответил стократ. Им девочка моя счастлива стала. Такое не забывается, Вадим.

Норов не ответил, кивнул и пошел к ратным. В седло взлетел голубем, высвистал десяткам и увел из Порубежного. Ни одного раза не обернулся, смотрел вперед себя, думал о всяком. А размыслить было о чем...