Пертская красавица

Девушки расстались со вдовствующей принцессой и были приглашены отобедать с ее дуэньями и придворными дамами, погруженными в глубокую печаль, но умевшими выказать при том необычайную чопорность, которая обдавала холодом веселое сердце француженки и тяготила даже сдержанную Кэтрин Гловер. Так что подруги (теперь вполне уместно так назвать их) были рады избавиться от общества этих важных дам, сплошь потомственных дворянок, когда те, полагая неудобным для себя сидеть за одним столом с дочерью какого-то горожанина и бродяжкой-потешницей, с тем большей охотой отпустили их погулять вокруг монастыря. Слева к нему примыкал густой –

с высокими кустами и деревьями – плодовый сад. Он доходил до самого края обрыва, отделенный от него только легкой оградой, такой невысокой, что глаз легко мог измерить глубину пропасти и любоваться бурливыми водами, которые пенились, спорили и клокотали внизу, перекатываясь через каменный порог.

Красавица Кэтрин и ее приятельница тихо брели по тропе вдоль этой ограды, любовались романтической картиной местности и гадали, какой она примет вид, когда лето, уже недалекое, оденет рощу в листву. Они довольно долго шли молча. Наконец веселая, смелая духом француженка сумела одолеть печальную думу, навеянную всем недавно пережитым, да и нынешними их обстоятельствами.

– Неужели ужасы Фолкленда, дорогая Мэй, все еще тяготеют над твоей душой? Старайся позабыть о них, как забываю я. Нелегко нам будет идти дорогой жизни, если мы не станем после дождя отряхивать влагу с наших намокших плащей.

– Эти ужасы не позабудешь, – ответила Кэтрин. – Однако сейчас меня больше тяготит тревога за отца. И не могу я не думать о том, сколько храбрецов в этот час расстаются с жизнью в каких-нибудь шести милях отсюда.

– Ты думаешь о битве шестидесяти горцев, про которую нам вчера рассказывали конники Дугласа? О, на такое зрелище стоило бы поглядеть менестрелю! Но увы! Мои женские глаза… Блеск скрестившихся мечей всегда слепит их!.. Ах, что это – погляди туда, Мэй Кэтрин, погляди туда!

Наверно, крылатый гонец несет весть с поля битвы!

– Кажется, я узнаю человека, который бежит так отчаянно, – сказала Кэтрин. – Но если это в самом деле он, его гонит какая-то шалая мысль…

Так она говорила, а тот между тем направил свой бег прямо к саду. Собачонка бросилась ему навстречу с неистовым лаем, но быстро вернулась, жалобно скуля, и стала, прижимаясь к земле, прятаться за свою хозяйку, потому что, когда человек одержим рьяным порывом какого-либо неодолимого чувства, даже бессловесные твари умеют это понять и боятся в такую минуту столкнуться с ним или пересечь ему путь. Беглец так же бешено ворвался в сад.

Голова его была обнажена, волосы растрепались, его богатый кафтан и вся прочая одежда имели такой вид, точно недавно вымокли в воде. Кожаные его башмаки были изрезаны и разодраны, ноги в ссадинах и крови. Лицо дикое, глаза навыкате, сам до крайности возбужден или, как говорят шотландцы, «на взводе».

– Конахар! – закричала Кэтрин, когда он приблизился к ней, должно быть ничего перед собой не видя, как зайцы будто бы не видят ничего, когда их настигают борзые.

Но, окликнутый по имени, он сразу остановился.

– Конахар, – сказала Кэтрин, – или, вернее, Эхин

Мак-Иан! Что же это значит!. Клан Кухил потерпел поражение?

– Да, я носил те имена, которые дает мне эта девушка, –

сказал беглец после минутного раздумья. – Да, меня именовали Конахаром, когда я был счастлив, и Эхином – когда был у власти. Но больше нет у меня имени, и нет такого клана, который ты сейчас назвала. И ты безумна, девушка, когда говоришь о том, чего нет, тому, кого нет на свете…

– Несчастный!

– Почему несчастный, ответь? – закричал юноша. –

Если я трус и подлец, разве подлость и трусость не управляют стихиями?.. Разве не бросил я вызов воде? Но она меня не захлестнула! И разве я не попирал земную твердь?

Но она не разверзлась, чтобы меня поглотить! Так смертному ли стать мне поперек пути!

– Боже, он бредит! – сказала Кэтрин. – Беги, зови на помощь! Он не сделает мне зла, но, боюсь, он сотворит худое над самим собой. Гляди, как он смотрит на ревущий водопад!

Француженка кинулась исполнять приказание, и, когда она скрылась с глаз, обезумевшему Конахару словно легче стало на душе.

– Кэтрин, – начал он, – она ушла, и я скажу тебе все… Я

знаю, как ты любишь мир, как ненавидишь войну. Слушай же… Вместо того чтобы разить врага, я предпочел отказаться от всего, что дорого человеку!. Я потерял честь, славу, друзей – и каких друзей!. (Он закрыл лицо руками.) О, их любовь была сильней, чем любовь женщины! К чему я прячу слезы?.. Все знают мой позор, пусть видят все мою скорбь. Да, все ее увидят, но в ком она пробудит сострадание?.. Кэтрин, когда я бежал как сумасшедший берегом

Тэя, меня поносили и мужчины и женщины!. Нищий, которому я кинул милостыню, чтоб купить хоть одно благословение, брезгливо отшвырнул ее прочь, проклиная труса!

Каждый колокол вызванивал: «Позор презренному подлецу!» Скотина мычанием и блеянием, лютые ветры шу-

мом и воем, бурные воды плеском и рокотом вопили: