Пертская красавица

– Коли так, поднимусь наверх, проведаю больную… Вы помешали моей прогулке, кум Гловер, и должны мне это возместить… Такому, как мне, странствующему воителю не в обычае терять и девицу и чарку… Она в постели, верно?

У нас двоих такая стать:*

Девиц болящих навещать.

Всегда к какой-нибудь больной

Мы ходим – я и песик мой

Мне помереть – не миновать!

Так пусть в могиле будем спать.

Под доброй бочкою пивной

В обнимку – я и песик мой

– Нельзя ли, сосед Праудфьют, хоть минутку без смеха да шуток? – сказал Гловер. – Мне нужно поговорить с тобою кое о чем.

– Без шуток? – ответил гость. – Да мне нынче весь день было не до шуток – как раскрою рот, так и просятся на язык слова о смерти, о похоронах, и все в таком роде, а это, как я посужу, вещи не шуточные.

– Святой Иоанн! – воскликнул Гловер. – Уж не свихнулся ли ты?

– Нет, нисколечко… Не мою, собственно, смерть предвещали эти мрачные думы, у меня надежный гороскоп, я, проживу еще с полвека. Вся беда в этом бедняге из людей

Дугласа, в том молодчике, которого я зарубил в драке в канун Валентинова дня… Он помер минувшей ночью…

Вот что камнем лежит на моей совести и будит печальные мысли. Ах, отец Саймон, нас, воителей, сгоряча проливающих кровь, временами осаждают черные думы… Я

иной раз готов пожелать, чтобы мой нож не резал ничего, кроме шерстяной пряжи.

– А я хотел бы, – вставил Саймон, – чтобы мой не резал ничего, кроме замши, а то он нет-нет, да и порежет мне палец. Но можешь успокоить свою совесть: в драке был тяжело ранен только один человек – тот, которому Генри

Смит отхватил руку, и он уже поправляется. Это парень из свиты сэра Джона Рэморни, и зовут его Черный Квентин.

Его услали тайком в его родную деревню, в графство Файф.

– Как, Черный Квентин?. Тот самый, значит, кого мы с

Генри – мы же всегда деремся бок о бок! – рубанули одновременно мечами, только мой меч упал чуть раньше?

Боюсь я, как бы ссора теперь не разгорелась пуще, и мэр боится того же… Так он поправляется? Ну, я очень рад, и раз уж ты не пускаешь меня посмотреть, к лицу ли Кейт ее ночная сорочка, я поспешу к Грифону, к своим танцорам.

– Погоди минутку. Ты друг-приятель Генри Уинда и оказал ему немалую услугу, приняв на себя кое-какие его подвиги, в том числе и последний. Хотел бы я, чтобы ты снял с него и другие обвинения, которые возводит на него молва.

– Клянусь рукоятью своего меча, все это черная клевета, отец Саймон, черная, как ад! Щит и клинок! Разве люди меча не должны стоять стеной друг за друга?

– Прошу терпения, сосед шапочник! Ты можешь оказать Смиту добрую услугу, и у тебя правильный взгляд на вещи. Я недаром решил посоветоваться именно с тобою касательно этого дела – хоть я и не считаю тебя умнейшей головой в Перте: скажи я такое, я солгал бы.

– Ну-ну, – самодовольно ответил шапочник, – я знаю, чего, по-вашему, мне не хватает: вы, люди холодного расчета, считаете нас, в ком кровь бурлит, дураками… Я

слышал двадцать раз, как люди называли Генри Уинда сумасбродом.

– Бывает, что и холодный расчет неплохо ладит с сумасбродством, – сказал Гловер. – Ты – добрая душа и, я думаю, любишь своего приятеля. Между нами сейчас не все гладко, – продолжал Саймон. – Тебе, верно, известно, что шла речь о браке между моей Кэтрин и Генри Гоу?

– Поговаривают о том с Валентинова дня… Эх! Счастлив будет тот, кто получит в жены пертскую красавицу!.

А все-таки часто после женитьбы удалец уже не тот, что был! Я и сам иной раз сожалею…

– О своих сожалениях ты, парень, пока помолчи, – перебил довольно нелюбезно Гловер. – Ты, верно, знаешь, Оливер, что кое-какие сплетницы – из тех, которые считают, кажется, своим долгом соваться во все на свете, –

обвинили Генри Уинда в том, будто бы он водит недостойную дружбу с бродячими певицами и прочим таким людом. Кэтрин приняла это к сердцу, да и я почел обидным для моей дочери, что он не пришел посидеть с нею на правах Валентина, а проякшался с каким-то отребьем весь тот день, когда обычай старины давал ему отличный случай поухаживать за девушкой. Так что, когда он явился сюда поздно вечером, я, старый дурак, сгоряча попросил его идти назад в ту компанию, с которой он расстался, и не пустил его в дом. С того часа я с ним не виделся, и меня разбирает сомнение, не слишком ли я поторопился в этом деле. Она у меня единственное дитя, и я скорей похороню ее, чем отдам развратнику. Но до сих пор я полагал, что знаю Генри Гоу как родного сына. Я не думаю, чтобы он мог так с нами обойтись, и, может быть, найдется какое-нибудь объяснение тому, в чем его обвиняют. Присоветовали мне расспросить Двайнинга – он, говорят, поздоровался со Смитом, когда тот шел по улице в таком замечательном обществе… Если верить Двайнингу, девица была не кто иная, как двоюродная сестра Смита, Джоэн