Перун

Профессор поднялся с валуна и спустился ближе к берегу. Зеленые кочки зловеще закачались. Из густого тальника поднялась серая цапля и, выставив грудь и вытянув длинные ноги, медленно полетела над озером и во всей ее апокалиптически изломанной фигуре профессору почувствовался укор и недовольство: зачем пришел? Что тебе еще тут надо?

Над головой его уже звенело целое облачко комаров и острые уколы то в ухо, то в шею, то в руку заставляли профессора нетерпеливо дергаться и энергичнее махать душистыми веточками. Нисколько того не желая, он сокрушил уже несколько этих изящных малюток-аэропланов, которые тихо валились на влажную землю, но место павших бойцов быстро занимали другие, ловкие, жадные, смелые… Бултыхнулась в озере огромная старая щука и мелкие волны красивыми золотыми и рубиновыми кругами пошли к берегам и зашептались о чем-то старые камыши. Красноголовая желна звонко протрещала в глубине леса. Резкий укол в левое ухо, невольное движение и на руке капелька крови, и серенький комочек раздавленного лесного воина. Профессор ожесточенно закрутил над головой березовой веткой и много лесных воинов исковерканными упали в траву, но на место их в сером, пляшущем облаке стали тотчас же другие и колонна за колонной шли в атаку на это чудное, злое существо, которое, скажите, пожалуйста, даже и пососать немножко нельзя!

Вверху, в небе, и внизу, в глубине совершенно затихшего озера, рдели и таяли золотистые, перистые облачка — казалось, то летали над землей и не могли улететь, не могли достаточно налюбоваться ею божьи ангелы. И встали над безбрежными синими лесами, торжественно сияя, огромные, золотые столпы заходящего солнца и все чаще и чаще бултыхалась в воде крупная рыба, и шли по озеру от нее красивые круги к берегам, то огненно-золотые, то ярко-красные, то нежно-голубые… И нарядная песня осторожного дрозда, усевшегося на самой верхушке заоблачной ели, звонко отдавалась в лесной чаще…

Острые уколы в ногу, в спину, в шею и в лоб разом… Профессор не на шутку рассердился и березовой веточкой своей произвел в серой звенящей туче над его головой невообразимые опустошения. Но бойцы тотчас же сомкнулись и, послав один отряд бить по ногам в полосатых носках, другой — в спину, прикрытую желтоватой чесучой, главными силами взялись за эту волосатую, злую голову. Десятки, сотни тонких жал кололи его всюду. Бойцы, придя в невероятное озлобление, не жалели себя, гибли под ударами березовой веточки сотнями, но — силы их все прибывали и прибывали. Все тело профессора горело, как в огне. Душу охватывало раздражение тем более тяжелое, что бессильное совершенно.

— Ах, черт вас совсем возьми… Ах, черт… Нет, это что-то совершенно невозможное… Ах, черт!..

Над почерневшими вершинами зажглась уже серебряная лампада вечерней звезды. На том берегу, в сиреневом сумраке вспыхнул яркой звездой одинокий огонек — то Липатка Безродный, полу-рыбак, полу-нищий, оборванный, серый, как дух какой лесной, пришел половить рыбки. И много было в этом одиноком огоньке среди лесной пустыни какой-то кроткой и сладкой, берущей за душу грусти-тоски… И накидал на огонь Липатка сырых веток для дыму, от комаров, и пробежала от огня золотая дорожка по озеру и в тихое небо поднялся сизый столбик дыма: точно приносил там безродный нищий какую-то жертву богам лесной пустыни….

Но профессор не видел уже ни серебряных звезд, ни кроткого одинокого огонька, ничего — весь в огне раздражения, окруженный необъятной тучей комаров, он быстро выбирался с берега к лесной дороге, яростно отбиваясь березовыми ветками направо и налево. Но лесная пустыня и прекрасное озеро это слало на него полки за полками и тысячи острых жал под торжествующие звуки трубачей гнали его лесом все дальше и дальше, прочь, с его широкополой панамой, с его полосатыми носками, с его чесучовым пиджаком. Он задыхался в этих серых, звенящих тучах, он не знал, куда деться, он прямо робел…

— Ах, черт… Ах, дьявол… Нет, это решительно невозможно! — бормотал он задыхаясь. — Это что-то совершенно непонятное…

Он споткнулся об узловатые корни старой сосны на опушке, упал, уронил очки, едва нашел их в сумраке и, ощупав их, убедился, что одно стекло разбито, и снова, под грозный звон комариных полчищ, весь в огне, побежал к деревне.

Он вбежал в избу. Страшная жара и духота сразу перехватили дыхание.

— А мы совсем заждались вас… — с очаровательной улыбкой встретил его Кузьма Иванович. — Хорошо ли изволили разгуляться?

— Да что вы, смеетесь?… Совсем сожрали прямо…

— То есть… как это собственно?

— Да комары, черт бы их совсем побрал! Комары! Это что-то совершенно невероятное… Даже на севере не видал я ничего подобного…

— А, да… Действительно, их у нас весьма значительное количество…

— Количество! Это черт знает что, а не количество!..

За перегородкой Таня давилась в нестерпимом смехе.

— Да вы бы хоть окно открыли… — проговорил профессор, успокаиваясь немного. — Здесь такая жара и духота, что терпеть нет сил…

И опять ему почудилась в спертом воздухе неуловимая вонь свинины.