Перуново урочище

Когда серые утренние тени начали вползать в избу, — Мезгирь поднялся с лавки и сказал, уныло глядя на свернувшегося у порога Шайтана:

— Шабаш! Больше не стану играть. Все отдал! Ваш фарт, Савелий Власыч… Светать скоро будет. Я уж на заре уйду…

— Погостили бы малость… отдохнули… — забормотал Савелий, пугливо поглядывая на охотника.

— Нет уж… уйду…

И чуть только первые золотистые лучи заиграли на косяках окон, из ворот постоялого двора вышел Мезгирь и быстро направился к езжалой тропе.

Десять лет он так же уходил отсюда, обыгранный, потерявший все надежды и желание жить, пришибленный судьбой, презирающий и ненавидящий себя.

Теперь Мезгирь не узнавал себя: он был спокоен и почти весел; шел, подняв высоко голову и радостно поглядывая на Шайтана, бегущего впереди.

— Ушли мы с тобой, Шайтанка, — громким, уверенным голосом сказал Антон, — теперь совсем уж ушли. Отыщем тура и изловим его. Деньги получим и уж мимо Савелия Власыча не пойдем. К «морю»[15] подадимся, к Иркутску, в свою сторону.

Мезгирь чувствовал, что он спокоен. Он был уверен, что найдет тура и продаст его по ту сторону Байкала, далеко от страшного Теплыха…

III

Через неделю Мезгирь был уже на Хабар-Дагане, сплошным кольцом охватившем священное озеро. Горы были хорошо известны охотнику: здесь не раз он ходил за раненым медведем, скрывающимся в неприступные овраги, чтобы гордо и молчаливо умереть.

Долго искал Мезгирь следов тура. Наконец, под вечер он услыхал издали глухой лай Шайтана. Найдя собаку, охотник увидел на чистом снегу свежий след незнакомого зверя. С этой минуты человек и собака сделались тенью одинокого тура.

Он ни разу не показался; сторожкий и быстрый, он казался Мезгирю привидением. Несколько раз тур бывал совсем близко: Мезгирь узнавал это по размашистым прыжкам зверя и глубоко уходящим в снег следам его ног.

Началась погоня. Днем и ночью охотник шел за туром и не давал ему отдыха и возможности вернуться назад. Мезгирь знал Хабар-Даган так же хорошо, как окрестности всех приисков, и помнил, что недалеко от Ангары стоит одинокая снежная сопка, куда он много раз загонял стадо сохатых и «добывал» их штука за штукой.

К этой-то сопке коварно направлял Антон бег тура. Охотник знал, что на вершине снежной горы была глубокая котловина с отвесными склонами; два узких ущелья вели в нее, делая котловину опасной западней среди нависших голых скал, по которым медленно полз вниз смерзшийся снег.

Наконец, однажды к вечеру, когда перед Мезгирем открылась, как на ладони, сопка, вся залитая последними багровыми лучами солнца, скрывающегося за тяжелыми серыми тучами, на краю котловины зачернелся тур. Это был темно-бурый, почти черный большой козел с толстыми, круто закинутыми на спину рогами.

Тур стоял и зорко глядел в сторону преследователя, как бы вызывая его на бой.

Мезгирь заулюлюкал и пустил Шайтана.

При первых звуках погони, тур мелькнул стрелой по самой вершине сопки и через мгновение исчез в котловине.

Мезгирь у одного из выходов протянул веревки, повесив на них пестрые лоскутки и бумажки; потом, зайдя с другой стороны, приладил несколько петель-силков; Шайтана он оставил, привязав его к острому обломку скалы.

Спустилась ночь; длинная вереница белоснежных гор, спящее внизу дикое озеро и дальний, чуть видный днем лесистый берег около Лиственничной потонули в ней. Застигнутый ночью тур боялся выйти из котловины, а утром, чуть свет, заслышав крики Мезгиря, заметался в западне и бросился к выходу, запутавшись в силках. Тур упал, издав глухое, отрывистое рычанье.

Долго возился Мезгирь, пока удалось ему связать сильного, отчаянно бьющегося зверя.

Окончив тяжелую работу, охотник сел поодаль и с каким-то недоумением начал осматривать давно знакомые горы, свинцово-серое озеро и чуть заметные поселки, раскинутые кое-где по бесконечно длинному, исчезающему в тумане берегу.

«Прощайте… прощайте! — думал Мезгирь, оглядывая алеющие на заре снежные островерхие горы. — Совсем ухожу, навсегда! Ведь вот, сколько раз хотел, а все не удавалось! Теперь уйду, к себе подамся, заживу, как все живут, по-настоящему…»

Налетел сильный ветер и бросил в лицо охотнику твердые, колючие льдинки…

«Баргузин[16] дуть зачинает… — подумал Антон. — К пурге это…»

Он встал и, взвалив на плечи козла, начал спускаться с сопки. Тяжелая ноша не позволяла быстро идти, и Мезгирю приходилось часто останавливаться и отдыхать. Тур рвался и бился, сползая с плеч охотника и еще более утомляя его.

Ветер крепчал и нес темные тучи, набегающие одна на другую, сталкивающиеся и клубящиеся совсем низко над Хабар-Даганом. Закружились редкие белые снежинки, быстро уносясь и исчезая; их заменили новые, налетающие целыми стаями, заунывнее и злее визжал и стонал ветер, швыряя в охотника мелкими камнями и мхом, отрывая их от серых, унылых скал.