Перуново урочище

Знаменитый врач, он жил в великолепном особняке и не покидал призрачного города, сознавая, что сросся с ним душой.

Каждый вечер четверо этих людей собирались в угловом кабинете, где много лет перед тем проводили они свою безумную, безудержную юность.

Медленно пили они замороженное Клико, тихо перекидывались воспоминаниями о прежнем и об ушедших и… скучали.

Первый понял это доктор, встал, прошелся по кабинету и сказал:

— Господа! Как-никак, а скучно! Давайте развлекаться!

— Уж не цыганки ли? — спросил дипломат, тонко и презрительно улыбнувшись.

— О, нет, милый князинька! — засмеялся врач. — Поиграем в смерть!

— В смерть? — спросили все.

— Ну да! — пожал плечами врач. — Ведь она и так уже недалеко от нас… Не худо подразнить эту костлявую даму. Мы не можем бояться, — ведь у нас нет больше никаких желаний?

Все молчаливо согласились, и с той ночи стало веселее.

Друзья играли в рулетку.

Вертелся круг на боковом столике, прыгал шарик, и официант, исполняющий должность «крупье», монотонно выкликал номера и цвета.

А когда заря заглядывала в щель неплотно задвинутой драпировки, игра кончалась, и «крупье» приносил узкий длинный ящик с десятью старинными карманными пистолетами.

Играли без денег, на очки, и проигравшийся подходил к ящику, не глядя, брал пистолет и стрелял себе в висок.

Но выстрела не было. Из десяти пистолетов только один был заряжен, и судьба долго не вступала в дерзкую игру смертников.

Был конец мая, и пришел срок разлуки друзей.

Они встретились просто, но без радости и расставались без печали, словно после частых встреч, с осадком утомления и недовольства на душе.

— Итак, мы в последний раз сегодня будем дразнить смерть? — сказал дипломат.

— Да… да… — произнес коллекционер. — Недурно придумал Петр Георгиевич эту игру в «рулетку смерти»!

На звонок вошел метрдотель и, низко поклонившись, сказал:

— Сейчас подадут рулетку, только официант будет другой, прежний заболел.

Вошел новый «крупье». Серый, бесцветный старичок с безжизненными, потухшими глазами и глубокими морщинами на измятом лице.

Началась игра.

Приносили бутылки с шампанским, кофе, сигары…

А под утро в проигрыше был генерал.

40.000 очков…

Улыбаясь, подошел он к столу, где был ящик с пистолетами и где стоял старый официант.

— Смотрите! — воскликнул вдруг генерал, и в голосе его зазвучали теплые ноты. — Смотрите! Под слоем новой краски на стене я вижу глубоко вырезанное сердце, пронзенное стрелой и гусарской саблей. Это я вырезал это сердце для Аннушки Мятлевой. Красавица была девушка и, хоть дочь лакея, — не чета нашим кисейным, нервным барышням. Старые, старые дела… Где-то теперь красавица?.. Э-эх!

Вздохнув, он протянул руку и взял пистолет.

Никто не заметил, что подал его генералу измятый официант с внезапно ожившими и загоревшимися глазами.

Грянул выстрел.

Кабинет заволокло дымом.

Долго возились люди, вынося грузное, мертвое тело…

* * *

Все это видели ветхие черные липы, но теперь лишь шепчут они об этом, со страхом и грустью глядя на пустые, темные дорожки, покрытые опавшими прошлогодними листьями и пробивающейся повсюду сорной травой…

ОТКЛИКИ ДАВНЕЙ БЫЛИ (Из цикла «Старый Петербург»)

В глухой сибирской деревушке, затерявшейся в безлюдней тайге, мне случайно пришлось заночевать.

Была осень. Одна из гончих собак отбилась от стаи, и никак нельзя было приманить ее. Видно, за лисой ушла или попалась волку.

Это меня задержало и заставило заночевать в Истмановой.

Хозяин избы, высокий, стройный крестьянин со строгим, почти суровым лицом, ввел меня в чистую горницу и сказал:

— Гостем будь — рады гостю!

Пока ставили самовар, я осматривал комнату и среди разных портретов, развешанных по стенам, заметил старинное изображение корабля, на фоне которого было помещено какое-то очень знакомое здание. Я долго не мог вспомнить, где видел я этот могучий, закругленный, как у крепостных башен, угол с далеко выступающим, тяжелым карнизом и маленькой, почти потаенной дверью на уровне земли, словно лаз в пещеру.

Я видел такие замки в Бретани, но откуда изображение их попало сюда, в неизвестную, вероятно, даже местному исправнику деревню Истманову?

Когда хозяин внес самовар, он, заметив мое любопытство, шмыгнул по моему лицу сторожкими глазами и хитро улыбнулся.

— Старинная картина! — сказал он.

— Это-то я вижу, — ответил я, — но не понимаю, что обозначает картина?

— Михайловский дворец это — в Петербурге, — проговорил, словно нехотя бросая слова, хозяин.

Я даже вскрикнул. Это был юго-западный угол Инженерного замка, находящийся рядом с лестницей, ведущей в церковь.

— Почему же он нарисован на этом корабле? — спросил я.

Хозяин подумал немного, а потом, словно решившись, сказал:

— Хлыстовский корабль там был лет десять, пока его не разорили. Молельня, что ли, сектантов-хлыстов…

И опять каким-то тусклым и принужденным сделался его голос.

Я видел, что мой хозяин не хочет сразу всего говорить и не стал настаивать.

Только тогда, когда три стакана чаю с коньяком покрыли суровое лицо крестьянина румянцем, он сам начал свой рассказ.