Перуново урочище

— Ты вот меня попрекал, барин, за Кыма! — говорил, лежа на дне лодки, Гаврила и поглядывал на сидевшего на руле Колесникова. — А сам разве лучше? Вот девчонку-то китайскую обманул нынче, а что она теперь делать-то будет?

— Я же ее силой не неволил, Гаврила! — ответил Колесников, улыбаясь глазами. — Ночь была тихая, теплая, и все кругом шептало. Любовь пришла, как приходит день, и ушла, как уходит ночь. Что же здесь плохого?

Но Гаврила не ответил. Он уже мерно похрапывал, прикрыв глаза картузом и раскинув руки.

А Колесников тихо напевал что-то и уверенно вел баркас в сторону белеющего камня, за которым был поворот к Владивостоку.

За ним следом плыли остальные две лодки артели, тяжелые, доверху нагруженные бочками с соленой рыбой и пучками красно-бурой морской капусты.

Поздно к ночи они вошли в Золотой Рог и направились к торговой пристани, где, никогда не прекращаясь, кипела жизнь. Не успели они ошвартоваться около толстых, покрытых раковинами и водорослями свай, как вдруг в толпе китайцев и корейцев, толпящихся на пристани, раздался одинокий крик. В нем была злоба и отчаяние.

Какой-то кореец надрывным голосом, взмахивая руками и притоптывая, кричал что-то, все чаще и чаще повторяя:

— Море, большое море… Кым, барка Кым убил, совсем убил… Плохой человек!

К этому голосу присоединился другой, и, повторяя те же слова, двое корейских купцов указывали на Гаврилу и Колесникова и жаловались, о чем-то прося, чего-то настойчиво требуя.

— Гаврила! — шепнул, улыбаясь побледневшими губами, Колесников. — А ведь те… доплыли.

— У-у! проклятые… — проворчал старик и, вдруг поднявшись на большую бочку, огляделся кругом и одним ударом топора перерубил причал.

Зашуршал парус, и баркас, круто повернувшись, пошел в бухту.

Сзади раздались крики, глухо застучали ноги людей, прыгающих в лодки, послышался резкий свисток, а вслед за ним пыхтение парохода и короткий окрик.

— На воду!

Через несколько минут рядом с баркасом резал воду таможенный катер и брал его на буксир.

Гаврила угрюмо бросил веревку и спустил парус, а Колесников с тихим любопытством смотрел на все происходящее и не чувствовал ни страха, ни обиды.

VIII

Прошло три дня.

Задолго до рассвета из тюрьмы вывели восемь человек арестантов.

Солдаты окружили их, и вся небольшая группа быстрым шагом подвигалась по узкой долинке между двумя грядами гор с плоско срезанными вершинами, на которых белели низкие стены фортов и кучи свежей желтой земли.

В толпе арестантов слышались сдержанные разговоры, порой резкий, неожиданно развязный, острый смех. Вышли на полянку, и вдруг из неясного, обманчивого полусумрака вынырнул нелепый, обидно-простой излом виселицы.

Несколько человек темными пятнами шевелились вокруг нее.

Какая-то жуть притаилась в тусклом воздухе. Мерно шли солдаты и все больше и больше сбивались и путались шаги арестантов в жалкий, просящий шорох.

— Вот и конец! — сказал Гаврила и шумно перевел дух.

— Конец! — сказал Колесников и поднял кверху спокойное лицо с улыбающимися, ласковыми глазами.

— Первый будет «неизвестный», по прозванию «барин»… Колесников вышел вперед и уверенным шагом пошел за идущим перед ним человеком туда, где в непрозрачном, густом воздухе маячила виселица, неизбежно понятная и жутко близкая…

СТАРЫЙ ПЕТЕРБУРГ

РУЛЕТКА СМЕРТИ (Из цикла «Старый Петербург»)

1

Был старый загородный ресторан.

Высокие вековые деревья важно шумели, словно шептали о чем-то им только ведомом, что видели они и слышали за долгие годы своей жизни бок о бок с почерневшими от времени зданиями старого ресторана, где прожигали жизнь сменяющие друг друга поколения.

Теперь уже нет огней в окнах этих зданий; и не шумит толпа около шаткого крылечка с истлевшими колоннами и покосившимися ступенями.

Все заколочено досками, опечатано и медленно, безмолвно умирает.

Черные дуплистые липы, безнадежно опустив свои искривленные ветви, печально смотрят на опустевшие, неосвещенные дорожки, где еще так недавно двигалась толпа.

Однако, еще отцы наши помнят, как буйно и говорливо кипела веселая жизнь под черными сводами лип, глядящих сверху на плавный бег Невы.

Они любят рассказывать, как боролся яркий свет фонарей с коротким сумеречным часом после вечерней зари и как он сливался с белой ночью и новой зарей.

И когда они, эти важные, спокойные старики, говорят, кажется, что из прозрачных полутеней белой ночи приходят живые призраки и скрываются под позеленевшей от мха крышей старого крылечка.

2

…В угловом кабинете ресторана каждый день начали собираться друзья.

Уже серебряные нити блестели в их волосах, в глазах таилось предательское утомление, а на лица их наложила свою печать приближающаяся смерть.

Они давно жили в разлуке и неожиданно съехались в Петербурге. Через месяц им предстояло вновь разбрестись по свету: одного ждали на его посту в далеком, туманном Лондоне, другой возвращался в Польшу, где стояла его дивизия, третий — отправлялся блуждать по Европе, разыскивая редкое старинное серебро и бронзу для своих бесценных коллекций, и только четвертый оставался в Петербурге.