Перуново урочище

В его голосе было столько злобы, что я двинулся, чтобы защитить старую индуску.

Но он сразу же овладел собой и, улыбаясь, сказал:

— Бедненький! Вы, верно, напугались? Это — сумасшедшая старуха. Мы ее жалеем и не отдали в больницу. Она иногда убегает из своей комнаты, и тогда может напугать.

2

…В тот же вечер я снес письмо по назначению. Меня встретил мусульманский мулла, почтенный, важный старик. Он прочел письмо, печально покачал головой и, протягивая мне руку, сказал ласковым голосом:

— Доброе дело! Очень доброе дело! Спасибо большое. На другой день, вернувшись из гимназии, я нашел записку с отказом от урока в Измайловском полку. Через несколько дней я был у черного дома и узнал, что жильцы оставили его и уехали из Петербурга.

3

Вот что напомнил мне сегодня случайно брошенный на меня взгляд красивой дамы.

Глаза ее горели, как у той девочки-индуски…

— Майя! Не вы ли это?

ЧЕЛОВЕК БЕЗ БИОГРАФИИ

1

Елена Львовна вздрогнула.

В шуме голосов, сквозь смех гостей и звуки пианино, до нее донесся случайный обрывок разговора, всего три слова:

— …человек без биографии…

И всплыло воспоминание. Оно никогда не приходило раньше и вдруг вспыхнуло, горячее и острое.

Она только раз изменила мужу. Случайно и мгновенно, не борясь и не раздумывая.

Тогда, весной, в отсутствие мужа, она часто бывала у своей институтской подруги, Кати фон Батц. В ее гостиной всегда собирались актеры, народ шумный, самоуверенный и самовлюбленный. С ними Елене Львовне было скучно, и она удивлялась своей подруге, забавлявшейся в этом обществе и чувствовавшей себя отлично.

Елена Львовна очень обрадовалась, когда у фон Батц появился новый гость.

Он только что приехал из-за границы.

Роман Евгеньевич Арпов, уже седеющий брюнет, обладал изящной и стройной фигурой, говорил с увлечением, умел смешить и касаться нежных струн души.

После нескольких встреч (Елене Львовне казалось, что это было вчера, хотя с того дня прошло около восьми лет) он попросил разрешения проводить ее домой.

Она согласилась, и они поехали.

Фон Батц сделала тогда все, что от нее могло зависеть.

Она, мило жеманясь, погрозила Елене Львовне пальчиком и сказала:

— Смотри, — мужу нажалуюсь! Не увлекись, — Роман Евгеньевич известный сердцеед!

Уже начинались мутные, блеклые ночи, — предвестницы «белого безумия», — как называл петербургские белые ночи Роман Евгеньевич. И, заговорив о безумии, он поцеловал своей даме руку и твердым, таящим в себе повелительную просьбу голосом сказал:

— Разрешите раньше календаря быть безумным и молить вас согласиться прокатиться на «Стрелку»!

— Очень рада! — тотчас же согласилась она.

Теперь Елена Львовна почти уверена, что до самого взморья они не обменялись ни одним словом. Каждый думал свое, думал спокойно, чувствуя лишь обычную усталость городского жителя.

У «Стрелки» они оставили пролетку и пошли пешком.

Вдали, ниже серого и тусклого небосклона, виднелась белесая полоса воды.

В ней лениво копошились ползущие по небу серые и однообразные облака.

— Вы видите этот пейзаж? — вдруг спросил Роман Евгеньевич и указал рукой на море. — Отвернитесь и сразу все исчезнет, все забудется… Это — моя жизнь.

— Как так? — удивилась Елена Львовна. — Вы такой…

Он прервал ее.

— Не говорите! — умоляюще шепнул он. — Я знаю, — так все говорят. «Умный, образованный, талантливый, изящный и т. д., и т. д. Перед вами вся будущность, широкий путь». Но они не знают, никто не знает, что я — «человек без биографии»… Это значит: раб своих страстей, вечный странник-искатель! Что будет со мной завтра? Куда толкнут меня мои прихоти? Кто завтра — мой повелитель? Никто, и даже я сам, не может ответить на этот вопрос!

Он вздрогнул и, помолчав, продолжал:

— В этом мое проклятие! Я ничего не умею делать, ни к чему не привык, ничего толком не знаю и не люблю. Я только чувствую и угадываю. Мне нужен толчок, глубокая симпатия, искреннее чувство, чтобы я вдруг пожелал начать свою биографию. Для этого надо лишь оставлять следы. Пусть это будут жалкие, ничтожные следы, пыль, никому не нужные поступки, намеки на какую-то работу, и — биография готова!..

В голосе Романа Евгеньевича дрожали слезы и он, бледный и вдохновенный, крепко сжимал свои холеные пальцы.

— О, нет! — участливо воскликнула Елена Львовна и нежно прикоснулась к его руке. — Вы, при ваших дарованиях, могли бы оставить заметные, быть может, исторические следы!

Он усмехнулся и морщина горечи легла около рта.

— Вы так сказали? — спросил он и, нагнувшись, пристально заглянул ей в глаза. — Если бы вы посетили мою квартиру, я бы показал вам альбом с теми записями, которые сделаны в нем выдающимися женщинами. Сколько лестного, светлого и хорошего предсказывали они мне!

2

Когда они были в городе, он, не спрашивая уже, привез ее в себе. Она не сопротивлялась и поднялась под руку с ним в третий этаж.

В маленькой квартире, увешанной мягкими драпировками, скрывающими окна и двери, с глубокими, удобными диванами, козетками и креслами, с картинками фривольных французских буколиков и пушистыми коврами, пахло духами и дымом дорогих сигар.