Первая формула [litres]

Бросил ее Брам в ночи, и загорелась, засверкала она ярко. И Брам, властитель огня и творец всего сущего, исчез.

На следующее утро деревня Чаанди проснулась от детского крика на улице.

Местный кузнец, высоченный широкоплечий Амман, приметив одинокое дитя, нахмурился и прошел мимо. Лишь пробурчал что-то о злой судьбине, однако помочь ребенку даже и не подумал. Не время сейчас рожать детей, сказал он. И так родители выбиваются из сил, чтобы прокормить малышей.

Дитя наблюдало за Амманом и прислушивалось к его мыслям, а мысли в голове кузнеца бродили самые черные. Думал он о тех местах, где за ребенка дали бы денег. Еще не пролег по миру Золотой Путь, но уж были нечестивцы, что торговали детьми. Амман вспоминал людей, потерявших собственного ребенка. Интересно, сколько предложат они за этого младенца, гадал он. Мелькнула у него мысль взять дитя себе. Вырастить подмастерье, который помогал бы ему раздувать меха да ковать железо. Не тревожился он о ребенке, думал лишь о насущных заботах.

В конце концов Амман ушел, не совершив доброго поступка. Его продолжали одолевать темные мысли.

Затем появилась Моль, женщина с кожей медового цвета и пепельными волосами. Если Чаанди была самой терпеливой и доброй женщиной в деревне, то Моль – самой красивой. Одинокое дитя не вызвало у нее ничего, кроме гнева. Не любила она утреннюю возню с младенцами и детские крики. Однако Моль решила притвориться и, склонившись над ребенком, нашептала ему на ухо лживые слова.

Сказала, что найдет его родителей и ребенок обретет дом. Говорила, что дитя будет жить в тепле и любви. Громкий шепот ее слышали многие в деревне. Моль сама не верила в свои небылицы, однако почла, что долг свой исполнила, и оставила дитя наедине с его страданиями.

Следующим был Шивте – вечно усталый, хотя работал куда больше языком, чем руками, разнося сплетни и слухи по всей деревне. Молодой еще мужчина с бородой и редеющими волосами выглядел куда старше своего возраста. Шивте всегда мог сказать, что нужно делать, однако сам ничего делать не пытался. Остановился он подле ребенка, а потом решил, что следует подождать: вдруг придет кто-то другой и возьмет дитя под опеку. Постояв рядом, Шивте тоже ушел и вернулся к бесплодным думам.

И еще добрый десяток людей прошел мимо ребенка – никто не попытался утешить его и вытереть ему слезы.

Потом появилась Чаанди; она точно знала, что должна сделать. Взять дитя под крылышко, привести в свой дом и любить его, словно собственного сына. Но ребенок одарил ее совсем не детским взглядом. В глазах малыша была такая сила и такой огонь, что Чаанди испугалась. Взгляд ребенка источал ярчайший свет самого Брама. Сообразила она, что это за дитя, и поняла: в нем – могущество первого пламени самого бога.

И ребенок с ней заговорил:

– Чаанди, ты просила дать этим людям возможность себя проявить, а они ее упустили. Отворачивались от беспомощного младенца, думали темные думы, и более мне ничего знать о них не надобно. Я готов вынести свое суждение.

Чаанди пала на колени и взмолилась:

– Прошу тебя, Брам, сын Брама, дай им еще возможность, еще один день! Если не явят они своей доброты, то ее покажу я!

Однако, посмотрев в глаза ребенка, вспомнила Чаанди, что взвесил ее уже Брам на божьих весах. Ничего она сделать не могла, лишь молить.

Все же внял ребенок словам и мольбам ее. И дал людям деревни еще день, чтобы те могли проявить свою доброту:

– Дарю им вторую попытку, раз уж ты так просишь.

Кончился день, началась ночь, затем пришло утро, однако обещания Чаанди так и оставались обещаниями, ибо много людей прошло мимо младенца, который за это время уже успел немного повзрослеть. Все они оставили ребенка на улице, не предложив ему ни пищи, ни воды, – обрекли на верную смерть.

Безымянное дитя, дитя пламени, стало крепче и выше и уже могло подниматься на ножки и даже делать несколько шажков.

Люди косились на мальчика, пораженные его странным взрослением, но никто не пытался спасти несчастного, предложить ему кров и теплый очаг в своем доме.

Дитя Брама все подмечало, взвешивало на божьих весах мысли людские и отсутствие добрых поступков и почитало подобное поведение греховным.

Второй день прошел точно так же, как и первый. Ни одна душа не накормила ребенка и не утолила его жажду. И снова взмолилась Чаанди:

– Прошу тебя, господин мой Брам, сын Брама, дай им еще немного времени!

Надеялась она, что найдется добрый человек, который поступит с сыном солнечного света, как велит милосердие.

Наступил третий день, затем четвертый; дитя становилось все старше, мудрее и крепче.

Вскоре по деревне пошли слухи, что ребенок – не из племени смертных, что он чудовище – темное, злое и дикое. Сначала люди только шептались, а затем стали думать, что сделать с незваным гостем. Страшные то были мысли. Мальчика хотели изувечить, сжечь, разорвать на куски… Брам, сын Брама, слышал каждое слово.

И каждый вечер Чаанди молила его дать еще один день.

Мальчик соглашался.