Вторая попытка была поставлена иначе[79]. Она теперь прекрасно известна. Первым о ней рассказал Д.Н. Шипов; к его рассказу Милюков в «Трех попытках» внес ценные добавления. Позднее, уже в 1923 году, точки над «г» поставили мемуары Извольского. Много мог бы добавить Н.Н. Львов. Но того, что мы знаем, достаточно, и в главном все рассказы согласны.
Эта попытка, в отличие от первой, вовсе не имела целью победу над властью. Она стремилась восстановить между ней и Думой те отношения, которые были созданы Основными законами, и от вредной для России войны вернуться к совместной работе. Это было опозданым, но не безнадежным опытом начать все с того пункта, где Дума пошла по неконституционным путям. Соответственно такой задаче вторая попытка вышла из другой среды, нежели первая; не из стараний двух политических антиподов друг друга перехитрить. Она зародилась в кружке единомышленников, которые одинаково считали октроированную конституцию основой нового строя, а не нарушением прав народа. В этом кружке были представлены оба лагеря; и либеральные бюрократы, которые не мечтали больше о возвращении к самодержавию, и те разумные представители нашей общественности, которые не считали своим призванием прежде всего «углублять революцию». Их общей целью было укрепить новый порядок совместной работой власти с общественностью. В этом и был символический смысл этой попытки. Она должна была быть не новой формой революционной борьбы, а возвращением к конституционной идее.
Со стороны бюрократии инициатором был А.П. Извольский. Это характерно. Дело не в его личных свойствах; но по своему прошлому он был прикосновенен к земским кругам; а пост министра иностранных дел позволял ему лучше других понимать необходимость преобразования политического строя России. К этой идее он привлек и других; в числе их был и Столыпин. Это было началом его последующей карьеры. Он был настоящий государственный человек, больших дарований; волевой, очень активный, умевший решаться. Самые недостатки его были оборотной стороной его качеств: он был нетерпелив и иногда слишком скор на решения; любил ломать там, где можно было осторожно пройти открытой дорогой. Общественность же в этом кружке была представлена Н.Н. Львовым; человек левых взглядов, земец, прежний сотрудник «Освобождения», член «большинства» земских съездов, один из учредителей кадетской партии и даже недолгий член ее Центрального комитета, он принадлежал к тем, которые после победы 1905 года уже не умели понять кадетскую тактику. По характеру он не был «политическим лидером», но часто умел верно понимать запутанное положение; он обыкновенно ставил диагноз лучше, чем указывал и, особенно, чем сам применял средства лечения. Вечно носился с новой мыслью, всем ее тогда проповедовал, побуждал других действовать, писал записки, но от практической деятельности любил стоять в стороне. Таким я помню его во время войны, в 1915–1917 годах. Таким, очевидно, он был и в 1906 году; он был богат на мысли и планы; в острые минуты умел находить нужное слово; некоторые речи его были событиями, давали превосходные формулы. Но он был только вдохновителем, не реализатором.
Насмотревшись на вакханалию Думы в первые месяцы, он подал записку, которую теперь полностью в своей книге напечатал Извольский[80]. Она для Львова была характерна.