Первая Государственная дума. От самодержавия к парламентской монархии. 27 апреля – 8 июля 1906 г.

20 июня в «Правительственном вестнике» появилось «правительственное сообщение» по аграрному вопросу. Оно было в общем так безобидно, что сначала Дума на него не обратила внимания. Правительство в нем излагало существо тех законопроектов, которые оно «внесло на рассмотрение Думы», для «улучшения быта земельного крестьянства и расширения крестьянского землевладения» и «изменения порядка землепользования на надельных землях». Кроме внесенных законопроектов правительство указывало и на некоторые меры, которые оно предполагало принять и в порядке управления (например, переселение, помощь Крестьянскому банку и т. д.).

Если бы «сообщение» ограничилось этим, то даже претенциозная 1-я Дума едва ли бы могла против него восставать; но правительство воспользовалось своим сообщением, чтобы решительным образом возразить против «распространяемого среди крестьян убеждения, будто земля не может составлять чьей-либо собственности, а должна состоять в пользовании только трудящихся на ней и что поэтому необходимо произвести принудительное отчуждение всех частновладельческих земель».

В окончательном выводе правительство напоминало крестьянам, что улучшения их положения можно ждать не от «смуты и насилия», а «от мирного труда и постоянных о нем забот Государя».

Вот и все содержание этого пресловутого сообщения. Теперь кажется удивительным, что Дума могла не только им возмущаться, но взять относительно него тот повышенный тон, которым она тогда заговорила. Образчик этого тона можно видеть из речи первого оратора, Кузьмина-Караваева. Он заявил, что, прочитав правительственное сообщение, он, «человек уравновешенный и уже не очень молодой, впал в состояние бешенства», что такое сообщение «прямо призывает к восстанию»(!). Любопытно, что в записке Н.Н. Львова, поданной Государю и находившейся тогда на его рассмотрении, этот же Кузьмин-Караваев намечался в министры юстиции. Слова его были, конечно, эксцессом одного красноречия. Но из-за чего авторы запроса взволновались? Что своим сообщением сделало правительство незаконного или вредного?

Если бы Дума сохранила тень справедливости, она должна была бы признать, что правительство на свое сообщение моральное право имело. Оно упомянутые в сообщении законопроекты внесло, а Дума никакого движения им не давала. Она выбрала комиссию из 99 человек, чтобы свои собственные законопроекты рассматривать, а правительственные законопроекты не сочла нужным передать в нее, даже как материал. Этого мало. Основное содержание этих законопроектов правительство изложило в своей декларации 13 мая, а Дума в формуле перехода утверждала, будто «правительство совершенно не желает удовлетворить народные требования и ожидания земли»; правительство не согласилось с Думой в пунктах о принудительном отчуждении частных владений, а Дума давала понять, будто удовлетворить желания о земле Дума совершенно не хочет. Ввиду такого искажения его настоящих намерений правительство было вправе их «восстановить» перед страной. Было странно ему это ставить в вину.

Дума негодовала, будто в сообщении была полемика с ней. Но это было неточно. «Сообщение» полемизировало не с Думой, а с «распространяемым среди сельского населения убеждением». Узнать себя в этом было слишком поспешно и при этом неправильно. Сообщение возражало на убеждение, что «земля не может составлять чьей-либо собственности». Этого Дума не говорила; но такое убеждение все же существовало. Оно даже нашло свое отражение в проекте 33, внесенном в Думу; правда, Дума отказалась в комиссию его передать даже как материал потому, что она этого принципа не разделяла. Тем более ясно, что в этом пункте правительство возражало не Думе. Потому утверждение, что правительство полемизирует с Думой, или неправда, или признание, что Дума имела скрытой целью проведение отвергаемых ее публично начал. Одно не лучше другого.

Ораторы Думы были недовольны и тем, что сообщение перечисляло заботы Государя о нуждах крестьян, упоминало о том, что в свое время самодержавие для них сделало; в этом они усматривали умышленное «умаление» Думы. Но заботы Государя «сообщение» противополагало вовсе не Думе, а исключительно захватным стремлениям, желанию решить вопрос явочным порядком. И можно ли было «правительству Его Величества» совершенно молчать и о заботах Государя? Ведь ни один закон не мог воспринять силу без его «утверждения». Конституция у нас была монархическая. Законодательство, управление и суд совершались именем Государя. Почему же упоминание о нем могло Думу «умалить», как если бы она одна управляла страной?