Первая Государственная дума. От самодержавия к парламентской монархии. 27 апреля – 8 июля 1906 г.

Конечно, в современной партийной борьбе многие так поступают. Клеветать на противников, делать самим то, что в них осуждали, голосовать против своих же законов, когда их предлагают из противного лагеря, – шаблонные приемы теперешних демократий. Вернее, они их извращение, почему «демократия» и «парламентаризм» и переживают пока заслуженный кризис.

В укрепившихся, привычных режимах с ними мирятся как с неизбежной оборотной стороной всякого строя. Но у нас было еще не так. Мы к этому строю лишь приближались; его идеализировали, противопоставляли его органическим недостаткам самодержавия. Мы знали о нем лишь понаслышке, ценили в нем то, что было в нем лучшего. Он был покрыт для нас идеалистической верой. И когда он в первый же день показывал себя неправдой, самоуверенностью и хвастовством – это был моральный удар, который он сам себе наносил в глазах не испорченных политиканством обыкновенных людей. Такое поведение «конституцию» компрометировало.

И я возвращаюсь к вопросу: кто же в этот день был победителем?

Заключительная формула перехода была предложена трудовиками, депутатом Жилкиным. У меня, жившего в те дни в деревне, осталась в памяти статья Рожкова, который доказывал, что все значение этого дня было именно в том, что лидерство Думы перешло от кадетов к трудовикам. Винавер разоблачил эту неправду; формула перехода составлялась на очень расширенном совещании кадетов с трудовиками, причем на одном из таких совещаний Милюков председательствовал. Лишь по случайности, а может быть, с умыслом Жилкин эту общую формулу внес от себя одного и подкрепил этим легенду об изменении «лидерства»[67].

Но в этой внешней неправде был внутренний смысл. Истинными победителями в этот день действительно были трудовики. Если принятие адреса было победой «тактического» искусства кадетов, только дурно направленного, то на заседании 13 мая по всей линии торжествовала трудовицкая идеология. Кадеты говорили трудовицкие речи. Они вдохновлялись революционным пафосом и превратили на этот день Думу в орган «революционной стихии». Они сделали выбор, перед которым до тех пор отступали. От их конституционности и государственности ничего не осталось. В этом заседании Дума была орудием одной революции. Таков был кадетский ответ на примирительную декларацию министерства.

Глава VIII Намерения правительства в ответ на конфликт

Заседание 13 мая обнаружило отсутствие шансов для совместной работы этой Думы с правительством. После него Дума существовала два месяца, но оправиться от удара, который она себе в этот день нанесла, она не смогла.

Конечно, задача оставалась все та же: мирный переход от сословной самодержавной России к конституционной монархии. Если бы эта задача была вообще неосуществимой, оставались бы только два выхода: восстановление Самодержавия или революция с ее последствиями. Через 11 лет так и вышло. Но за эта годы продолжались попытки разрешить эту задачу. Они представляли различные комбинации тех же сил: старой государственной власти, которая то уступала, то наступала, революционных партий, которые не клали оружия, и либеральной общественности, которая продолжала колебаться между властью и революцией. Но эта задача никогда уже не представилась в таких благоприятных условиях, как в 1-й Думе.

Никогда после Государь не шел так легко на уступки. Личность Государя сложнее, чем она казалась и ревнителям, и врагам его памяти. Я не берусь судить о лице; беру лишь его действия. При открытии Думы он во всем шел ей навстречу. Он приветствовал в лице избранной Думы «лучших людей»; не упомянул своего законного титула «Самодержавие»; обещал охранять Основные законы и призвал Думу к совместной с собой работе над «обновлением нравственного облика русской земли». Желание Государя наладить нормальные отношения с Думой не исчезло ни после адреса, ни даже после конфликта Думы с правительством. И после Государь шел на уступки так далеко, как ожидать было трудно. Переговоры об образовании думского министерства показывают, что он и тогда еще верил в зрелость русской общественности. Сама Дума заставила себя распустить. Но после роспуска отношение Государя к либерализму переменилось. И не потому, что исчез его страх перед революцией, чем наши лидеры старались оправдать свою прежнюю тактику. В нем явилось разочарование в лояльности либерализма. Могло ли быть иначе? Когда те самые люди, с которыми шли переговоры об образовании из них министерства, не исключая и председателя Думы, могли подписать Выборгский манифест, это так же противоречило всем их заявлениям, как захват Чехии и Албании речам Гитлера и Муссолини на Мюнхенском совещании. Верить в лояльность либерализма Государь больше не мог. «В политике нет мести, но есть последствия», – сказал как-то Столыпин; они и сказались тогда, когда испорченное 1-й Думой дело старались поправить другие.