Первая Государственная дума. От самодержавия к парламентской монархии. 27 апреля – 8 июля 1906 г.

Дума так смотреть не могла. Ведь она потребовала отставки министерства. После выступления Стишинского и Гурченко по аграрному законопроекту депутат Онипко в заседании 23 мая протестовал, что председатель предоставил им слово. «После того как Гос. дума выразила недоверие министерству, – говорил он, – и выразила желание, чтобы оно немедленно подало в отставку, я считаю, что Государственная дума не должна была считать представителей министерства своими людьми, а посторонними». Мысль выражена нескладно; формально она и незаконна, но для Думы, которая не признавала конституции без парламентаризма, которая сочла себя вправе потребовать удаления министерства, – работа с ним после 13 мая делала ее предшествующий вотум уже несерьезным. Надо было или на нем настоять, прекратить общение с министерством и вынудить роспуск, либо приходилось поневоле переносить унижение. Это было расплатой за легкомысленную тактику первых недель.

Но главная трудность для нового делового испытания Думы была в самом составе думского «большинства», так называемого «оппозиционного блока».

Законодательная работа в Думе могла быть только делом кадетов. Хотя органическую работу «из тактики» они отвергали, но к ней все же готовились. У них было подготовлено несколько законопроектов. Как и самая их конституция, они доказывали трогательное незнакомство с жизнью; можно было порадоваться, что существовала вторая палата, чтобы придать им человеческий вид. Для этих реформ сотрудничество Думы с исторической властью было полезно.

Но на этой работе кадеты должны были неминуемо столкнуться с трудовиками, и общий фронт оппозиции грозил развалиться. Деловой работы в Думе трудовики не хотели. Они пользовались ею только затем, чтобы поднимать революционное настроение. Относительно кадетов они держались той же тактики, какой кадеты относительно власти. Нм всегда всего было мало. Кадетские законопроекты о печати и о собраниях были прозваны «каторжными». Когда кадетский законопроект о собраниях передавался в комиссию, трудовики голосовали против его передачи, как совершенно негодного.

Они оснащали законопроекты поправками, которые противоречили конституции, но против которых кадетам голосовать было трудно. То трудовики предлагали принять законопроект о смертной казни, не выжидая конституционного месячного срока; то по продовольственному вопросу предлагали образовать при Думе продовольственный комитет и взять продовольствие, т. е. исполнительную власть, в свои руки; то по аграрному вопросу предлагали создание местных комитетов, избрание их по четыреххвостке для подготовки и проведения будущей земельной реформы.

Со своей точки зрения во всем этом трудовики были правы; так явочным порядком создавалась бы «революционная ситуация». Но во всем этом кадеты им возражали, вступались за конституцию. За это трудовики подвергали их оскорблениям; их винили в «измене», в «предательстве интересов народа», в «парламентском кретинизме». Обнаруживалась основная трещина, их разделявшая, водораздел между конституционной и революционной тактикой.

Если бы кадеты сразу стали на свою новую позицию, то не только нельзя было бы говорить об измене, но не было бы сделано тех первых ложных шагов, которые приходилось теперь искупать. Но кадеты поторопились заявить об «единстве всей оппозиции» и ради нее 13 мая взять резкую трудовицкую ноту. Теперь им приходилось противоречить себе и, приняв предпосылки, отступать перед выводами. Конечно, это они себе вменяли в заслугу. Милюков отмечает в «Речи» 30 мая:

«Кадеты дифференцируются от «крайней левой» и в то же время импонируют правительству. Их сила растет по мере того, как выясняется их независимая политическая роль. Конечно, сила эта исключительно в их моральном авторитете и в той идее организованной борьбы парламентскими средствами, которую они осуществляют».

Но не так легко рвать заключенный союз. Последний абзац Милюкова об эмансипации от «крайней левой» тотчас возбудил подозрение трудовиков; Жилкин в них чует «измену». Его статьи у меня не имеется. Но 3 июня Милюков ему отвечает:

«Г. Жилкин полагает, что, говоря о нашей «дифференциации» от крайних левых партий, мы изменяем своему прошлому и что «раньше» мы говорили другие речи. Мы говорили, что, пока главный враг народа не повержен в прах и не раздавлен, нужно всем оппозиционным силам сплачиваться, объединяться в одну общую грозную, несокрушимую силу. Ну да, мы не только это говорили «раньше», но говорим и теперь и будем повторять вперед. Значит ли это, что мы призываем к объединению на почве тактики, которая забывает о «главном враге» или еще больше главным врагом считает нас самих…

Г. Жилкин ядовито иронизирует над нашей «приятной надеждой на уважение» «треповской и горемыкинской компании», над тем, что в этой «надежде на близкое уважение» мы «возводим очи кверху». Едва ли мы заслужили эти инсинуации и этот тон».