Первая Государственная дума. От самодержавия к парламентской монархии. 27 апреля – 8 июля 1906 г.

В заседании 12 июня, по продовольственному вопросу, в присутствии министров Аладьин разражается такой тирадой: «Каждый раз, когда нужны многомиллионные затраты, министры появляются своевременно, и мы знаем результаты их появления; три четверти денег останется в карманах, начиная с министров и кончая последним… (Взрыв аплодисментов.) Русский народ грабить вы никогда не опаздывали, г-да министры. Помощь голодающим нужна, и мы поможем; у нас есть своя собственная комиссия из 11; я думаю, что наиболее действительное средство помочь народу – это взять дело народа в наши собственные, пока еще ничем не запятнанные руки…» И речь кончается словами: «Когда же наконец, г-да министры, найдется у вас настолько порядочности и честности, чтобы убраться с ваших мест отсюда.

(Шумные аплодисменты центра и левой. Голоса: «Уйдите отсюда. В отставку».)»

С Аладьина можно не взыскивать. Но что делает председатель? С его стороны ни одного замечания. Столыпин не выдержал этого тона. Ответив на возражения других ораторов по существу, он по адресу Аладьина заявил: «Скажу на их клеветы, на их угрозы, на их (шум, крики: «Довольно») угрозы захвата исполнительной власти (шум, крики: «Довольно»), что министр внутренних дел, носитель законной власти, им отвечать не будет. (Шум, крики: «Довольно» и т. п.).»

В сравнении с выходкой Аладьина ответ Столыпина был очень сдержан; но левые депутаты сочли себя оскорбленными. Жилкин возмущается словами Столыпина: «Мы видели покрасневшее лицо, угрожающие жесты, обращенные к левой стороне, нам бросили слово: «клевета». Разве мы можем равнодушно выслушивать это?» Не председатель, а гр. Гейден напоминает Жилкину, что Дума слышала и «непарламентское выражение по отношению к министрам. Если я взвешу, насколько парламентарные оба выражения, то одно перевесит другое». После гр. Гейдена слово берет председатель. Можно было надеяться, что, хотя с опозданием, он справедливо ликвидирует инцидент. Но он говорит только по постановке вопроса, а инцидент со Столыпиным обходит вовсе молчанием. На другой день новые нападки за ту же фразу опять сыплются на Столыпина. «Оправдываться ему нельзя, – говорит Недоносков, – как бы сильно он ни кричал, ни бил себя в грудь, заявляя о своей честности, о своей законности. И не словом «клевета», которое он дерзнул произнести здесь, оправдаться ему».

Через неделю, 19 июня, происходит эпизод с выступлением Павлова. У политических защитников моего поколения к Павлову добрых чувств быть не могло. Он для нас олицетворял «смертную казнь». Требовал от судей ее применения, смещал мягких судей, отменял приговоры, в которых смертной казни назначено не было, восстановлял сроки для протестов – словом, делал все, чтобы никто от виселицы не ускользнул. Чем он руководился – не знаю. Позднее мы насмотрелись, как у убийц, на совести которых было больше крови, чем было у Павлова, признавались «золотые сердца»; как прежние свободолюбивые люди им рукоплескали, как звание провокатора и «палача» стало почетным. Но не надо было всего этого видеть, чтобы признать и без того, что душа человека сложна и мотивы разнообразны. «Фанатизм» не похож на угодничество, но результаты того и другого могут быть одинаковы. От морального суждения о наших противниках лучше воздерживаться, пока мы их не знаем. Павлова с внутренней стороны никто не знал. Он был только враг, откровенный, опасный и неумолимый. С врагами должно бороться, но нет основания и права их оскорблять.

Но когда 19 июня при обсуждении законопроекта о смертной казни Павлов вошел на трибуну, поднялся скандал; стенографический отчет лаконичен. Он инцидент так излагает:

«Председатель. По поручению военного министра (шум) главный военный прокурор… (Шум.)

Голоса. Долой!

Председатель. Господа, если вам не угодно прервать заседание, то прошу окончить. (Шум, крики.)

Голоса. Перерыв. Довольно, не желаем.

Председатель. Заседание прерывается на один час».

Но вот что пишет Винавер: «Как только Павлов появился на трибуне, зал огласился неслыханным воем и свистом, стуком пюпитров, сотнями беспорядочных возгласов». Вот другая выдержка из книги Локотя: «Я не мог оторвать глаз от одного из сидевших в рядах партии народной свободы, уже почти совершенно седого старика, который с ожесточением стучал пюпитром, выскакивал, грозил кулаком и кричал: «Вон, убийца, палач! Вон!..»