Первая любовь

I was afraid of betraying myself before my mother; she had taken a great dislike to Zina?da, and kept a hostile eye upon us.	Я боялся выдать себя перед матушкой; она очень не благоволила к Зинаиде и неприязненно наблюдала за нами.
My father I was not so much afraid of; he seemed not to notice me. He talked little to her, but always with special cleverness and significance.	Отца я не так боялся: он словно не замечал меня, я с ней говорил мало, но как-то особенно умно и значительно.
I gave up working and reading; I even gave up walking about the neighbourhood and riding my horse.	Я перестал работать, читать -- я даже перестал гулять по окрестностям, ездить верхом.
Like a beetle tied by the leg, I moved continually round and round my beloved little lodge. I would gladly have stopped there altogether, it seemed ... but that was impossible. My mother scolded me, and sometimes Zina?da herself drove me away.	Как привязанный за ножку жук, я кружился постоянно вокруг любимого флигелька: казалось, остался бы там навсегда... но это было невозможно; матушка ворчала на меня, иногда сама Зинаида меня прогоняла.
Then I used to shut myself up in my room, or go down to the very end of the garden, and climbing into what was left of a tall stone greenhouse, now in ruins, sit for hours with my legs hanging over the wall that looked on to the road, gazing and gazing and seeing nothing.	Тогда я запирался у себя в комнате или уходил на самый конец сада, взбирался на уцелевшую развалину высокой каменной оранжереи и, свесив ноги со стены, выходившей на дорогу, сидел по часам и глядел, глядел, ничего не видя.
White butterflies flitted lazily by me, over the dusty nettles; a saucy sparrow settled not far off on the half crumbling red brickwork and twittered irritably, incessantly twisting and turning and preening his tail-feathers; the still mistrustful rooks cawed now and then, sitting high, high up on the bare top of a birch-tree; the sun and wind played softly on its pliant branches; the tinkle of the bells of the Don monastery floated across to me from time to time, peaceful and dreary; while I sat, gazed, listened, and was filled full of a nameless sensation in which all was contained: sadness and joy and the foretaste of the future, and the desire and dread of life.	Возле меня, по запыленной крапиве, лениво перепархивали белые бабочки; бойкий воробей садился недалеко на полусломанном красном кирпиче и раздражительно чирикал, беспрестанно поворачиваясь всем телом и распустив хвостик; все еще недоверчивые вороны изредка каркали, сидя высоко, высоко на обнаженной макушке березы; солнце и ветер тихо играли в ее жидких ветках; звон колоколов Донского монастыря прилетал по временам, спокойный и унылый -- а я сидел, глядел, слушал и наполнялся весь каким-то безыменным ощущением, в котором было все: и грусть, и радость, и предчувствие будущего, и желание, и страх жизни.
But at that time I understood nothing of it, and could have given a name to nothing of all that was passing at random within me, or should have called it all by one name-the name of Zina?da.	Но я тогда ничего этого не понимал и ничего бы не сумел назвать изо всего того, что во мне бродило, или бы назвал это все одним именем -именем Зинаиды.
Zina?da continued to play cat and mouse with me.	А Зинаида все играла со мной, как кошка с мышью.
She flirted with me, and I was all agitation and rapture; then she would suddenly thrust me away, and I dared not go near her-dared not look at her.	Она то кокетничала со мной -- и я волновался и таял, то она вдруг меня отталкивала -- и я не смел приблизиться к ней, не смел взглянуть на нее.
I remember she was very cold to me for several days together; I was completely crushed, and creeping timidly to their lodge, tried to keep close to the old princess, regardless of the circumstance that she was particularly scolding and grumbling just at that time; her financial affairs had been going badly, and she had already had two 'explanations' with the police officials.	Помнится, она несколько дней сряду была очень холодна со мною, я совсем заробел и, трусливо забегая к ним во флигель старался держаться около старухи княгини, несмотря на то что она очень бранилась и кричала именно в это время: ее вексельные дела шли плохо, и она уже имела два объяснения с квартальным.