Первая мировая война в 211 эпизодах

Война превращалась во что-то такое, чего нельзя было предвидеть и тем более желать. И прежде всего она обнажила классовую систему общества; несколько лет военных действий сделали то, чего не смогли добиться десятилетия социалистической и анархистской пропаганды, — война разоблачила ложь, лицемерие и парадоксы старого порядка. Противоречия и нелепости европейского уклада жизни особенно наглядно обнажились на германском флоте.

Матросы и офицеры жили вместе на одном корабле, в переносном и буквальном смысле сидели, как говорится, в одной лодке. И в то же время условия их жизни разительно отличались. Порой доходило до гротеска. Классовые противоречия проявлялись во всем, начиная с питания и жилища (офицерские каюты обставлялись как обиталища высшего сословия, с восточными коврами, кожаными креслами и подлинниками произведений искусства) и заканчивая условиями труда и отдыха (матросы редко получали увольнительную, в то время как офицеры порой отсутствовали месяцами; когда корабль стоял в порту, офицеры часто ночевали у себя дома). На корабле все на виду, и различия особенно заметны. В отсутствие действий, боев, побед, короче говоря, крови, различия становились все более неприемлемыми.

В армии все иначе. Там классовые различия тоже бросались в глаза, но на практике они никогда не выглядели столь разительными. И их по-прежнему можно было оправдать, ссылаясь на требования воинского долга. Тяжелее всего на этой войне приходилось пехотным офицерам низших чинов[237]. Но здесь, на томящемся в бездействии флоте, к офицерам не предъявлялось особых требований, они мало чем жертвовали, и тем более не рисковали жизнью. За что им тогда все эти привилегии? Только за то, что они выходцы из привилегированного класса? И тогда все эти напыщенные речи о чести и долге, о жертвах не убеждают и в конце концов начинают выглядеть просто способом удерживать в повиновении людские массы?..

Само празднование годовщины сражения Штумпф воспринимает как проявление классовой системы. Офицеры, разумеется, держатся отдельно, в своей роскошно обставленной столовой, и пируют там до четырех часов утра. Солдатам предложено всего-навсего “несколько бочек водянистого пива”, и они празднуют на палубе. Штумпфа больше всего раздражает не то, что офицеры получают так много, а команда так мало. В этот вечер его особенно бесит готовность многих и многих матросов унижаться перед своими господами (которые лишь снисходительно ухмыляются в ответ), ради того чтобы услышать хоть слово одобрения или получить крохи с офицерского стола:

Атмосфера в офицерской столовой заставляет вспомнить о сумасшедшем доме. Омерзительно было смотреть, как матросы клянчат у этих пропойц пиво, сигареты и шнапс. Я готов был крикнуть им это в лицо, глядя на их унижения. Некоторые потеряли всякий стыд и уверяли офицеров, что они отличные матросы и отличные пруссаки. В награду за это они получали лишний стакан пива. В конце они зашли так далеко, что начали кричать “ура” отдельным офицерам за их щедрость.

153.

Среда, 6 июня 1917 года

Паоло Монелли марширует к линии фронта под Чима-делла-Кальдиера

Вечер. Развертывание войск. Длинная батальонная колонна движется в сумерках наверх, в гору. Всем известно, куда они держат путь. И те, кто уже был здесь во время прошлогодних боев, указывают на знакомые места, называют имена погибших. “Дорога страданий”. У Монелли кружится голова, когда он смотрит вниз, в долину, залитую лунным светом, но затем усталость берет свое, и он теряет всякий интерес к окрестностям. В итоге остаются лишь топот ног и… сама усталость.

Они переходят через горное плато под покровом ночи, от еще лежащего кое-где снега веет холодом. Он видит несколько больших костров. Видит спящих людей: это соединение, которое завтра пойдет в наступление. Он думает про них: “Бедняги”.