Первая после бога

От этого «нам известно» Диру замутило. Показалось, что родная ординаторская плесенью пахнет. И темно тут не потому, что шторы закрыты — просто окно маленькое, под потолком. А светло-серые стены позеленели — краска вот-вот струпьями свернётся.

Кассел не поняла, как на диване очутилась. Может, сама села, не удержали всё-таки ноги. А, может, Эйнер её усадил. Скорее всего, последнее. Потому что он ещё и кружку с водой настойчиво совал. Точь-в-точь как тот добрый расспрашивающий.

И что теперь? Опять со всем соглашаться?

— Послушай, — Дира отодвинула чужую руку вместе с чашкой от своего лица. — О существовании посла я узнала вчера, когда его на столе увидела. С друзьями братьев не встречалась с тех пор, как… — вот хотела говорить решительно, а голос всё равно поехал. — В общем, не встречались мы. И ничего другого я не скажу, хоть пытай.

— Да ты понимаешь, какими неприятностями тебе всё это грозит?!

Эйнер, на корточках сидящий, не встал, а почти подпрыгнул, словно его пружиной подбросило. Швырнул кружку в раковину, расплескав воду.

Странное всё-таки существо человек. Вот только что растекалась лужей, в тумане плавала. Лишь талдычила сама себе: надо успокоится, надо собраться — и всё без толку. Но стоило увидеть, как другой бесится — мигом в голове просветлело, даже просторно стало. И силы, вроде бы кончившиеся, откуда не возьмись появились.

Вот только на полицейского смотреть ни малейшего желания не осталось. А ещё меньше хотелось вспоминать про ночные посиделки у костра. Ну, а раз не хотелось, то мгновенно вспомнилось. И гадливость накатила: как могла дружбу водить, флиртовать почти? Ведь чужой, противный, не симпатичный даже. Опасный. Собирающийся всё, что по кусочкам собирала, снова в дребезги разбить. Слишком похожий на того, другого, про отца расспрашивающего.

— Нет, пока ещё не понимаю, — абсолютно спокойно сказала. Даже с эдаким холодком в голосе. — Понимание не сразу приходит. По крайней мере, у меня. Большая просьба: не надо ничего подчищать. Передавай куда нужно.

— Дира, я тебя умоляю! Засунь ты свою гордость сейчас…

— Дело не в гордости, — доктор встала. — Мне просто общаться с тобой неприятно. Нет, не надо ничего объяснять, — Кассел подняла ладони, словно защищаясь. — Я всё понимаю. Ты стараешься мне помочь, хочешь как лучше. У тебя такая работа. Но я не могу, честно.

— Что, проснулось классовое презрение? — сыщик усмехнулся криво, зло. — Или это идейное? Негоже якшаться с душителями свободы и имперскими псами? Знаем, проходили.

— У тебя свои комплексы, а у меня свои, — невесть чему кивнула Дира. — На этом и разойдёмся. Разреши, я пройду.

Спорить полицейский не стал, отошёл в сторону. Хотя хирургу дорогу он и так не перегораживал.

Кассел вышла, аккуратно закрыв за собой дверь. И чуть не столкнулась с младшим Варосом. Радостно улыбающийся блондин едва затормозить успел.

— Доктор Кассел, меня выписывают! — загрохотал на весь коридор, аж эхо от стен пошло. И, кажется, едва удержался, чтобы врача не облапить — счастье из него так и пёрло. — Представляете?! Всё, домой! По этому случаю предлагаю…

— Я очень рада за вас, — Дира попыталась улыбнуться, но сама почувствовала, что вышло не слишком убедительно. — По-моему, вам ещё рановато, но говорят, что дома и стены лечат. И не прыгайте больше ниоткуда.

— Не буду! — сверкая жемчужной, бриллиантовой и ещё только Дева знает какой улыбкой, клятвенно заверила гордость империи. — Поверьте, мне такая дурь теперь и в голову не придёт. Но всё же это дело нужно отпраздновать. Поэтому…

— А вот праздновать вам точно рано.

Она не услышала, а лопатками почувствовала, когда дверь ординаторской открылась. И старший из близнецов выбрал этот же момент, чтобы на лестнице появиться. Никогда Кассел клаустрофобией не страдала. Да и широкий светлый коридор к приступу не располагал. Но хирург на самом деле задыхаться начала. Горло перехватило — ни слова не выдавить.

Врач ничего говорить не стала. Просто погладила бугая по медвежьему предплечью, да и пошла себе. Точнее, побежала почти.

* * *

Только на крыльце Дира вспомнила, что вылетела, как была — в халате, поверх хирургической пижамы. И плащ, и сумочка в больнице остались. Если на плащ можно и наплевать — на улице тепло, солнышко припекает — то без кошелька до дому не доберёшься. Но возвращаться всё равно, что по доброй воле на плаху идти.

— Я тебя подвезу, — окликнули откуда-то сбоку, из-за кустов.

Явление бывшего мужа в такое утро могло и окончательно добить. Но когда у супруга собственный экипаж имеется и острый приступ альтруизма случился, то можно ещё немного и пожить. Всё-таки разговор — это не так мучительно, как возвращение в ординаторскую под любопытными, а, главное, откровенно ехидными взглядами.

— Думала, ты теперь от меня шарахаться начнёшь, как от чумной, — проворчала Кассел, поспешно спускаясь и едва не потеряв туфлю.

Обувь-то на ней тоже больничная осталась, для прогулок не слишком подходящая.