Первая русская царица

– Вот уже сколько лет мы живем с тобой в мире и согласии, а ты ни разу ничего не попросила для себя, – сказал однажды царице Иоанн Васильевич в ее беседке. – Для царя Московского нет ничего недоступного. Глупые ливонцы, быть им на веревочке, да жаль, мои воины плохо орудуют да Ганза мешает торговле Руси с западными царствами, а все же я пошевельну пальцем, и целые корабли навезут тебе жемчугов, узорья, парчи, ожерелок. По одному твоему слову я разорю Ливонский орден, заключу мир со Швецией, пощажу крымского хана, предоставлю тебе в услужение целые толпы кабардинок черноволосых. Ну, сказывай, чем тебя потешить. Ты ведь супруга царя Иоанна Васильевича, а не новгородская посадница, не ганзейская купчиха…

– Просьбы у меня превеликие. Перво-наперво запрети заглядывать в этот уголок Малюте, Семиткину и их шпионам. Жене московского царя оскорбительна их слежка. Если за мной, за твоей любой, подсматривать, так правильнее сослать меня в монастырь…

– А они подсматривают?

– Да вот гляди сам. Вот за тем кустом сирени я вижу подлую рожу Семиткина. Всегда, когда он появляется, в воздухе пахнет кровью. Ведь это может отразиться на наших детках. Прогони его, прогони!

Иоанн Васильевич схватил свой посох и торопливо направился к тому месту, где, как казалось Анастасии Романовне, прятался Семиткин. И он действительно там прятался и только вовремя упал на колени, иначе железный наконечник посоха дал бы ему понять, как велик царский гнев. В страхе и трепете Семиткин бормотал:

– Мы, государь, заботимся о твоей и царицы безопасности. Сад велик, а злющего народа не перечесть. Намедни гляжу, а твой рында Лукьяш идет сюда смелой поступью, как повелишь?

– Чтобы и духа вашего здесь не было, не то сами узнаете, как приятно висеть на дыбе.

– Слово, государь, твое – великий для нас закон. Прикажешь на дыбу, сам завяжу себе руки, а только запрети и злодеям, что умышляют против твоей чести…

– Сгинь, пропади! – вскричал Иоанн Васильевич и взмахнул своим жезлом, но Семиткин вовремя уклонился от удара и сгинул, пропал, только полукафтанье его мелькало между кустарниками.

Иоанн Васильевич был очень доволен, что проявил свою волю во всем ее объеме. В царицыну беседку он возвратился сияющим, точно совершил подвиг.

– Не покажется больше сюда его песья морда; наговаривал он что-то про рынду Лукьяша, да я и сам побоялся хватить в висок этого палача. Что делать! Без палачей мне не обойтись. На боярских сходках только и твердят – лютый да лютый. Бояр подслушивают холопы, а от них и вся Москва твердит: лютый да грозный!

– А чтобы никакая тень не легла между нами, повели рынду Лукьяша отправить к войскам, что пошли воевать с Ливонским орденом.

– Вот это ты дело говоришь.

– А мне на всякий случай, может, со временем и разлюбишь, вели построить малого вида монастырь – на пяток монахинь и на пяток послушниц, там соорудить большую трапезную с амбарами для припасов. Пока пусть мама правит прибежищем вдов и сирот, кормильцы которых пали в Ливонии.

– Да ты что это задумала? Бежать от меня?

– Нет, мой любый. Только мне ведомо, что твои предки сегодня любили, а завтра и конями топтали и в болотную тину загоняли своих жен. Любовь – это первая в мире изменница.

– Того со мной не будет.

– Про то Господь ведает. Никогда я не наврежу тебе и положу жизнь за твоих деток, за царевичей, а ты, когда разлюбишь…

Растроганный Иоанн Васильевич прервал поцелуями скорбную речь Анастасии Романовны. В это время небо просветлело, а в кустах послышалось птичье щебетанье.

Одолевший Семиткина страх преследовал его вплоть до пыточной избы. На этот раз в ней не слышалось ни воплей пытаемых, ни свиста тройчаток. Скуратов отдыхал. Рассказ его верного помощника о неожиданном недовольстве и гневе царя навел его на глубокие размышления. Беда, если слух об этой немилости проникнет в народную массу – тогда заплечных дел мастерам грозил уже разгром и без царского негодования.

– Дай время, перегорит! – успокаивал Малюта своего друга и помощника. – Достань ты мне десяток из новгородской вольницы, а уж дальше моя забота. Они послужат искрой, которой воспалим его сердце, а оно вспыхивает при одном слове – новгородец. О твоем недруге Лукьяше я сам позабочусь. Поплатится он за твою бороду! Ты только подсматривай да подслушивай. Теперь мне впору признаться тебе: мне дадено право свободно ходить по дворцу и не то что следить за рындами, но и…

Тут Малюту позвали в Разбойный приказ, куда стрелецкая дружина доставила партию новгородцев.

Глава XII