Первая русская царица

В прачечной царского дворца случилась великая беда: пропала сорочка царицы, да не простая, а та, на которой сама мама вышила шемахинским шелком царскую корону и над ней райское дерево с яблоками и певчей птицей. Такого никогда в прачечной не было, обыкновенно ее ставили в пример наравне с Аптекарским приказом. Для поддержания своей чести прачки добровольно согласились на обыск. Они перетрясли и перебрали одна у другой все тряпочки, все узелочки, а сорочка как в воду канула. Между тем именно сорочкам придавали во дворце особую цену, они хранились в ларчиках и новгородских коробах, которые закрывались на замок и запечатывались печатью самой царицы. Ключи от замков хранились в хоромах царицы, а сами ларчики были обиты бархатом и окованы серебром.

Когда старшие прачки начали разыскивать пропажу, то оказалось, что эта сорочка была повешена на просушку отдельно от прочего белья. Никто мимо этого места и ходить не смел, и только какая-то девчушка заявила довольно несмело, что на ее глазах прошел возле сушильни царский старший рында Лукьяш, не его ли это дело?

Однако все прачки обозвали девчушку дурой и принялись решать: докладывать о пропаже или нет. Тем временем кто-то из прачек сообщил о пропаже самому Семиткину, добавив при этом, что сорочка была выставлена для просушки на козлах и что мимо нее прошел невзначай только один старший рында.

Услышав, что здесь как-то замешан его злейший враг, Семиткин принялся со всем жаром сыщика искать похитителя. Понимая, что в этом деле не могло быть материальной выгоды, он направил сыск по верному пути – к фараоновой ведунье…

Лукьяш действительно отправился на своем излюбленном аргамаке, присланном в подарок царю из Кабарды, по направлению к дубраве, где проживала фараонова ведунья. В минуту доброго расположения царь подарил аргамака своему рынде, которого за любовь и преданность не раз баловал ценными дарами. И не было во всей дворцовой страже более лихого наездника, чем Лукьяш на этом коне. Теперь конь нес всадника по дороге, видимо, хорошо ему знакомой, так как на перекрестках путей конь даже не спрашивал глазами, в какую сторону ехать. Даже вступив в глухую дубраву, умный конь точно понимал, что значили прочерченные угольками линии на столетних дубах. Зато и седок не сердился, когда ветви хлестали его до боли и даже порывались сбросить с седла. Седоку были бы глаза целы, да не выдернул бы глупый сучок ту вещицу, что была у него на груди под епанчой. В этой непроторенной глуши были не лишни и кистень, и нож, выдававшийся из голенища дубовой рукояткой. Ни одной прогалины не встречалось в лесу, но не было и крупных хищников. Москва их вывела, а на малых кабардинец не обращал внимания. В конце пути кабардинец фыркнул, на что издали донеслось ржание двух-трех коней, видимо, соскучившихся находиться под замком.

Наконец путь пройден. По крайней мере перед всадником открылось глухо заросшее местечко, где, хотя и с трудом, можно было заметить вход в землянку. Кроме того, на дубу между ветвями привычный глаз рассмотрел бы человека – несомненно, дозорного, подававшего сигналы кому-то. Дозорный знал прискакавшего гостя, который надел на сук поводья, погладил кабардинца, ослабил подпругу, ощупал рукоятку ножа и вошел в подземелье фараоновой ведуньи.

Землянка едва-едва освещалась через прикрытое снаружи хворостом оконце, так что в первое время трудно было разглядеть внутренность помещения. Не делая и шагу вперед, Лукьяш увидел наконец хозяйку жилья. То было существо мало похожее на женщину. Космы ее падали на лицо и покрывали сухие открытые груди. На ней были какие-то лохмотья. Казалось, что, кроме породистого кота да двух-трех высушенных птичьих скелетов, нечего было здесь и искать. Однако кабардинец с кем-то переговаривался, ему отвечали кони по-соседству. Очевидно, из землянки вели скрытые двери в целый лабиринт кладовых и конюшен.

Фараонова ведунья пришла в Москву с большим табором цыган, занимавшихся здесь частью мелкими кузнечными работами, частью одурачиванием сельского люда, а больше плутнями и воровскими делами. После прихода табора в Москве начались дерзкие кражи, по реке поплыли трупы в мешках. Тогда по повелению еще юного царя все фараоново племя было изгнано батожьем. Побоялись тронуть только одну матку, уверявшую, что она может выпустить из левой груди большого беса, а из правой малого, а когда они сойдутся, то Москве несдобровать. Да кроме того, от нее, если как следует припугнуть, можно было узнать, где припрятано украденное добро.

Недолго жила в одиночку оставленная в покое фараонова ведунья. Вскоре к ее землянке прибежали те лесные и придорожные лиходеи, которым грозили пытки в Разбойном приказе. Под землей образовался целый городок. Сама же ведунья прослыла в Москве за великую знахарку и отчасти чародейку.

– Ведьма, слушай мою заповедь! – так приветствовал гость смущенную его приходом хозяйку. – Хотя в твоих высушенных грудях заложены черти, а все же наказ мой таков: пусть знают твои разбойники, а их у тебя запрятаны десятки, что в моей мошне пусто, гляди!