Первая спецслужба России. Тайная канцелярия Петра I и ее преемники. 1718–1825

Недаром в петровском манифесте от 21 февраля 1762 года сама упраздненная система «Слово и дело» явно в популистских целях (хотя и не без оснований) названа «всеми ненавидимой», а мотивы ее упразднения новым царем объясняются его гуманностью и человеколюбием. Да и достаточно почитать «Записки» тогдашнего русского историка Андрея Болотова о том, какой восторг в народе вызвал этот указ Петра III, он явно попал в точку народных ожиданий и своей цели достиг. После же свержения Петра в ходе гвардейского переворота, чему есть свидетельства многих очевидцев тех событий, простая «чернь» народная на улицах часто набрасывалась с бранью на людей в гвардейской форме, упрекая в предательстве царя-благодетеля. Сотрудник французского посольства в России Рюльер описывал в мемуарах лично увиденную им в Санкт-Петербурге несколько дней спустя после переворота сцену: праздновавшие успех мятежа гвардейские офицеры в кабаке подверглись нападению пьяных рядовых матросов, кричавших, что гвардейцы «продали нашего царя царице-немке за штоф с водкой». Ничего удивительного, что популярность рискнувшего закрыть Тайную канцелярию монарха после указа о закрытии Тайной сразу поползла вверх. Понятия «рейтинг» тогда не существовало, да самодержцу российскому при его безальтернативности никакой рейтинг был не нужен, а то мы бы констатировали, что рейтинг Петра Федоровича тогда вырос как среди простолюдинов, так и в глазах многих представителей имперской элиты. Вот и один из передовых людей тогдашней России, поэт и высокопоставленный чиновник Гавриил Державин, был просто очарован этим смелым шагом императора Петра, назвав его в своих письмах воздвигнутым самим царем «монументом милосердия».

Как я полагаю, Петр был не так прост и имел свой дальновидный план на перспективу в этом вопросе. Новый орган политического сыска, спрятанный матрешкой в нестрашный и гражданский по сути институт Сената, всегда можно было тихо и без огласки возродить к жизни на более современных и европейских принципах, без экзотических выкриков «Слово и дело государево!», без «языков» в колпаках на базарных площадях, без ненавистно известной в народе дыбы. Думаю, это Петр и собирался затем сделать, помешала краткость его правления. Он действительно был сторонником некоторой модернизации жизни России, а также явно был западником (пусть и с прусско-милитаристским уклоном), вероятно, и свой будущий тайный сыск видел более европейским. Думаю, не оборви его начинания гвардейский путч, мы бы на полвека раньше вместо возрожденной вскоре Тайной канцелярии получили бы на ее месте профессиональную спецслужбу бюрократически-чиновного образца по западному шаблону, такую как николаевское Третье отделение с 1826 года. Палачей с закатанными рукавами кафтанов у дыбы просто на полвека раньше бы сменили чиновники в партикулярных пиджаках и жандармы в синих мундирах за письменными столами, но это только мое предположение.

А то, что его декларативное закрытие печально известной в народе Тайной канцелярии вбросило долгожданные семена в российскую почву, подтверждают и события после смерти Петра Федоровича. Практически все бесчисленные самозванцы из российских низов, выдававшие себя за различным образом чудом спасшегося от смерти Петра III, в своих воззваниях к народу на это напирали: «Меня свергли и пытались убить за то, что после вольностей дворянам я готовился дать волю и простому народу, и за то, что закрыл Тайную канцелярию». Это утверждение в разных вариациях встречалось в речах более чем двадцати человек, казненных за присвоение имени убитого императора Петра Федоровича, включая и самого знаменитого из них — Емельяна Пугачева. Пугачев в своих манифестах в ходе крестьянской войны под его началом не раз возвращался к этому мотиву своего «свержения с трона», и его соратники хотели в это верить. И верили в попытку «либерального царя» отменить крепостное право и тайный сыск больше, чем в явно нелепые рассказы Пугачева о его странствиях в «землях египетских» и в показываемые им из-под разодранной рубахи «царские знаки», оказавшиеся затем следами от заживших чирьев. Через все пугачевские манифесты проходит эта ссылка на народолюбне пострадавшего от злодеев царедворцев Петра III: «Мне не надлежало еще являться, да не мог я вытерпеть притеснения народного, по всей России чернь бедная терпит великие обиды и разорения, для нее-то я и хочу теперь показаться…» — и далее все в том же духе.