ПЕРВАЯ студия. ВТОРОЙ мхат. Из практики театральных идей XX века

«Пощаде» вредило несовпадение природы автора – застенчивой, задумчивой – и наворота взятого им материала. Действие в семейном доме: неудержимую в разврате жену хозяина шантажирует любовник – танцор-аргентинец. Хромоножка-воспитанница любит своего воспитателя-соблазнителя. Во втором акте он признается себе и ей, что, в сущности, не любит и не любил. Его юноша-сын, потрясенный бедой девушки, не решившись убить отца, убивает себя. Самоубийство не производит впечатления на гостей младшей сестры, продолжается празднование ее именин, шумят ее сверстники-спортсмены. Открывается, что эта дочь хозяина дома ему не дочь. В мелодрамах такое открытие становилось либо кульминацией, либо развязкой, здесь на него не реагируют. При гостях забирают дядю именинницы, который хотел бы оттянуть свой арест (репутация старого земца, сегодняшняя служба на бегах, дела нечистоплотные. Увозят с городовым на извозчике. На это как раз реагируют – «шокинг»).

«Пощада» по материалу близка спектаклям предвоенных и военных сезонов. Начиная с «Екатерины Ивановны» (МХТ), включая «Ревность» Арцыбашева у Незлобина, «Веру Мирцеву» Л. Урванцова, постановки мрачные и пряные предлагали «трагедию спальни» в интерьере модерн и угрозу общего распада. Но перегруженная пьеса Бориса Зайцева завершается в другом ключе. Под голоса панихиды (самоубийцу пришли отпеть в доме) хроменькая говорит оставившему ее человеку слова любви и прощения. Дом, где люди друг друга презирают, еле терпят, существуют на грани ненависти, – дом этот, разрушаясь по собственной вине, открывается милости, принимает пощаду.

После отказа студии от драмы Зайцева Вахтангов начал им же предложенный «Потоп».

Пьесу в Москве знали довольно давно.

В середине декабря 1907 года Станиславский телеграфировал Зинаиде Афанасьевне Венгеровой: «Пьеса нравится. На этих днях чтение репертуарной комиссии».

Венгерова вместе с Бинштоком перевела для Художественного театра «Синюю птицу», но телеграмма не о Метерлинке, а о сочинении Юхана-Хеннинга Бергера. «Потоп», как и «Синюю птицу», переводчице дали раньше, чем пьесы обнародованы. Имя МХТ стояло так высоко, что не только малоизвестный швед, но и великий бельгиец соглашались ждать, пока премьера состоится в Камергерском переулке.

В репертуарной комиссии МХТ сочинение Бергера «не прошло», Станиславский его не отстоял. Немного погодя он назовет «Потоп» среди пьес, которые Художественного театра недостойны, но могли бы пойти в «параллельном отделении», как «спектакль сотрудников». Жаль отказаться – «занимателен сюжет»[219]. Немирович, которому К. С. летом 1908 года писал все это, отвечал твердо: «А вот совсем не согласен с Вами насчет пьес второго разбора, как Шницлер, „Потоп“ и т. д. Этих пьес нам нигде не надо, ни у сотрудников, ни в школе. Просто они совсем не должны входить в наши стены»[220].

Потом этот «Потоп» напечатали как приложение к театральному журналу, Вахтангов получил его с надписью: «Дарю тебе на прощание, Женя, эту пьесу. Если поставишь ее, то, я убежден, войдешь в историю русского театра»[221].

Николай Петров, который об этом своем подарке рассказал на Адашевских курсах, был трубадуром своего соученика и сам готовил себя к той же новой театральной профессии (в 1910 году окончил режиссерский класс школы МХТ). В советские годы Петров возглавлял б. Александринский театр. Он был мастер распознать пьесу «с ролью для режиссера», на режиссера написанную так, как век до того писали на первого актера, трагика или комика.

В пьесе Бергера конец отменяет то, что произошло между завязкой и развязкой. Оказывается, ничего не произошло.

Вести сюжет на сцене таким образом еще не приходилось. В прозе подобное сюжетоведение как раз тогда – в начале 10-х годов – было опробовано. Его разработал О. Генри.

Швед Бергер местом действия делает Америку, образ которой О. Генри сложил заново и надолго. От О. Генри в «Потопе» бытовой колорит и мотив внезапного сбоя механического существования.

Америка для России ассоциировалась с тем, как Лермонтов восхищался Фенимором Купером, подлинностью и нетронутостью просторного мира. Молодой Лев Толстой ставил себе в пример госпожу Бичер-Стоу, ее прямоту и ее порыв. Америка оставалась образом-утопией жизни органической и независимой, переходя в мечты замуштрованных гимназистиков. У Чехова о побеге в Америку шепчутся над атласом мальчики. «Когда стадо бизонов бежит через пампасы, то дрожит земля, а в это время мустанги, испугавшись, брыкаются и ржут… А также индейцы нападают на поезда». Образ антиобыденности: «В Америке вместо чаю пьют джин».