На практике это вылилось в разгром новых университетов, которыми еще недавно так гордился Александр: Казанского, Санкт-Петербургского и Харьковского. Эти питомники просвещения, созданные для подготовки учителей и квалифицированных чиновников, обладали автономией и существовали по весьма либеральным правилам, в свое время разработанным «молодыми реформаторами».
Один из членов той команды, бывший помощник Сперанского и сам в прошлом заядлый либерал Магницкий, ныне сотрудник Главного управления училищ, произвел ревизию Казанского университета и составил сокрушительный отчет о том, что там царит «дух вольнодумства и лжемудрия». Искоренять заразу поручили самому Магницкому, и он преобразовал университет в соответствии с новой государственной политикой.
Преподавание наук становилось жестко, даже абсурдно идеологизированным. Всеобщую историю следовало вести от Адама и Евы; новейшая европейская история, в которой фигурировали революции, вообще упразднялась; в философии надлежало руководствоваться посланиями апостолов; в политологии – опытом ветхозаветных царей иудейских; из словесности оставалась только духовная литература. Даже математика рассматривалась как наука «нравственная», доказывающая истинность христианства.
Еще больше внимания инструкция Магницкого уделяла студентам, чтобы те ни в коем случае не стали революционным элементом по примеру своих немецких собратьев.
Студентов водили строем, заставляли хором петь молитвы, понуждали доносить друг на друга. В общежитии их расселяли не по курсам или факультетам, а согласно «нравственности» – на разные этажи. Этажам запрещалось общаться между собой, чтобы более «порочные» не распространяли своих дурных нравов. Совсем провинившихся одевали в армяк и лапти, вешали на грудь табличку «грешник», сажали в карцер и заставляли с утра до вечера молиться. Выпускал раскаявшегося только священник. А если кто-то оказывался неисправим, такого отдавали в солдаты.
Правила, разработанные Магницким для Казанского университета, настолько понравились в столице, что по той же инструкции стали действовать и в других высших учебных заведениях. В Харькове и Петербурге студентов до такой степени не муштровали, но всех мало-мальски дельных профессоров оттуда вычистили.
С точки зрения новой охранительской доктрины Александра, всё это было, может быть, и прискорбно, но совершенно необходимо.
Тоталитарная утопия
Однако мечтателем государь остается и в этот период царствования. Просто мечты меняются. В Европе это греза о вечном мире и стабильности, воплотившаяся в Венской системе и Священном Союзе. В собственной же стране, где у Александра возможностей было больше, царь задумывает построить нечто вроде земного рая – но теперь уже не либерального, а государственнического. Именно в этом, вероятно, заключалась суть грандиозной затеи с военными поселениями.
Все были уверены, что идея исходит от Аракчеева, но автором проекта являлся сам Александр. Граф Алексей Андреевич поначалу даже возражал, однако потом, как обычно, стал исполнять высочайшую волю со всей своей железной непреклонностью. «Сие новое, никогда, нигде на принятых основаниях небывалое великое государственное предприятие, справедливо обратившее на себя внимание целой Европы, обязано своим началом и осуществлением величайшему из царей», – подтверждал и сам Аракчеев.
Историческая репутация у военных поселений ужасная, однако цель, как всегда у Александра Благословенного, была благая: если не получается дать народу счастье через свободу, нельзя ли осчастливить подданных без свободы, к которой они все равно не готовы? Ведь Порядок надежнее и лучше Хаоса. Казалось, «ордынский» государственный механизм с его мощными инструментами контроля идеально приспособлен для такой задачи: прикажешь – сделают.