Первая жертва

Сначала я даже не поняла, что она сказала.

– Я про господина Анно, – пояснила Канна, все так же не сводя с меня глаз.

– Разве можно так говорить…

– А что такого? Почему-то никого не смущает, когда так называют женщин. Чем мужчины лучше?

– Но почему вы решили, что Касё…

Теперь я поняла, почему он не хотел ничего рассказывать про свой разговор с ней. А ведь раньше он вскипел бы от ярости, скажи ему кто такое. Все-таки мы оба повзрослели… Слово «запонки» вернуло меня к реальности:

– Он каждый раз приходит в новых запонках. Каких у него только нет. Однажды он пришел в запонках с черными камнями, такие мог выбрать только мужчина. Когда я спросила о них, он сказал, что купил их сам, когда сдал экзамен на получение адвокатской лицензии. Значит, все остальные запонки – какие-то более сдержанные, какие-то более элегантные – подарки от разных женщин. Он по очереди носит их, при этом сами женщины ничего для него не значат, ему просто нравится коллекционировать их подарки как доказательство того, что он кому-то нужен. Это поведение психически нездорового человека, которому не хватает любви.

Во взгляде Канны читалась сильная боль. Может, она стала презирать Касё, потому что увидела в нем себя? А может, ревновала? Или ей показалось, что Касё играет с ней, как с другими женщинами? Тогда, в порыве гнева и отчаяния, Канна и написала письмо Кагаве. Она хотела убедиться, что для него она до сих пор особенная.

– Кто-то говорил вам, что вы психически нездоровы?

– Нет, но я сама все понимаю, – сухо ответила она, с отсутствующим видом разглядывая свои ногти.

– Уж не знаю, что там насчет запонок, но Касё искренне хочет помочь вам и относится к вашему делу очень серьезно. Мне кажется, вы зря себя накручиваете.

– Господин Анно говорил, что мы с вами – одного поля ягоды. Вы действительно считаете, что после этого ему можно доверять? Пусть даже он шутил.

Я посмотрела прямо на Канну, и та испуганно замолчала. Я сделала глубокий вдох. «Одного поля ягоды», значит. Касё и правда мог так сказать. Если я опровергну его слова недостаточно тактично, то могу задеть Канну. А если соглашусь, то сама окажусь в уязвимом положении. Да и вообще, стоит ли развивать эту тему? Я знала, как следует поступить, но почему-то мешкала. Я не могла понять, откуда все-таки у Канны взялся этот враждебный настрой по отношению к Касё и ко мне? Вдруг у меня появилась догадка.

– Вы случайно не общались в последнее время с мамой?

Кажется, Канна насторожилась.

– Нет, но мне пришло от нее письмо. Она написала, что переживает за меня.

– То есть она не приходила к вам?

– Нет, она все еще в больнице. Из-за меня.

– Да, наверное, вашей маме действительно нездоровится из-за случившегося, но ведь ничего бы не произошло, обращайся родители с вами иначе?

Канна отрицательно покачала головой.

– Нет, вы неправы. Всему виной только моя собственная слабохарактерность. Я лгунья, и с головой у меня не все в порядке. Находясь здесь, в изоляторе, я долго размышляла и наконец смогла посмотреть на ситуацию объективно. Если я буду продолжать трусливо сваливать всю вину на родителей, то никогда не изменюсь. Я должна признать, что совершила преступление, и взять за это ответственность, как и положено взрослому человеку.

Канна как будто говорила правильные вещи, но при этом меня не покидало ощущение, что она просто пытается скрыть свои настоящие чувства. Я могла только предполагать, но, скорее всего, в письме ее мать выставляла меня и Касё в плохом свете. Несмотря на усталость, я почувствовала негодование: я хороший специалист, сколько еще мать Канны будет позволять себе говорить про меня все что ей вздумается?!

– Канна, – решила я прервать ее размышления и сменить тему, – у меня есть к вам несколько вопросов. Сначала о ваших шрамах. Вы когда-нибудь рассказывали маме, что занимаетесь самоповреждением?

Канна переменилась в лице.

– Нет, – произнесла она таким тоном, будто не хотела продолжать этот разговор.

– Почему?

– Что почему? Я не понимаю, о чем вы говорите. Какое еще самоповреждение?

– Хорошо, давайте я задам другой вопрос. Вы рассказывали человеку по имени Игараси, который посещал уроки рисования вашего отца, о бывшем парне. Кто он? Вы помните, как его звали?

Естественно, Канна не ожидала, что мне уже так много про нее известно. Я бросила взгляд на часы. Оставалось еще семь минут.

– Я встречалась с ним, когда мне было двенадцать.

– В таком юном возрасте? Он, наверное, был вашим одноклассником?

– Нет, студентом. Я ушиблась… Шла как-то по дороге, упала и ушиблась, а он мне помог.

– Шли по дороге?.. – мягко переспросила я.

Выражение лица Канны смягчилось.

– Да, он помог мне обработать царапины. Потом я несколько раз приходила к нему домой. Мне очень нравилось проводить с ним время. Однажды я сказала ему, что люблю пончики «Мистер Донат», и он сразу купил мне штук шесть разных видов. А если я задерживалась у него допоздна, он провожал меня до станции, чтобы со мной ничего не случилось. До этого обо мне никто так не заботился. Это самые романтичные воспоминания в моей жизни.

– Как долго вы встречались?