Первеницы мая

Тибо покачал головой. Участливость Манфреда, скромность Лукаса – что еще от него ускользало? Вчера он не узнавал их даже в лицо, а сегодня видел яснее, чем когда-либо. Эта внезапная ясность восприятия красноречивее шрамов говорила о том, что он ушел живым от верной смерти. И вдруг Тибо ощутил острую потребность действовать.

– Корбьер. Ты не хочешь заняться чем-то другим?

Лукасу стало не по себе. Король только дважды называл его по фамилии. Первый раз – когда разорвал письмо Анжелики, женщины, которая хотела помешать ему уплыть на «Изабелле». Второй – когда предложил ему стать личным охранником Эмы. Оба раза жизнь Лукаса резко изменилась.

– Признаюсь, я не совсем улавливаю нить, сир.

– Например, ты мог бы стать хорошим врачом. И великолепным музыкантом. Или тем и другим.

– Ну, не одновременно же, сир…

– Что ж, тогда начнем с медицины. Чем плохо? Корбьер, придворный врач.

– Врач? Придворный? Сир?

– Да брось. Чего тебе не хватает, Корбьер? Бумаги, что ты учился, и все. Зато практики у тебя было предостаточно и, скажем прямо, в довольно отчаянных условиях. И прочел ты по медицине все, что только мог найти.

– Но… сир… Придворный врач? Это все-таки слишком, при всем уважении. Я, конечно, рвал гнилые зубы, но этого маловато.

– Ампутация, Корбьер! Ты забыл про ампутацию. Я там был, я все видел.

– Значит, вы видели, что я отсек руку ниже линии гангрены, сир.

– Да – при свете единственной тусклой лампы и в такую-то качку. Жюлю повезло, что ты рукой не ошибся.

– Но, сир… Взять хотя бы положение королевы. Роды. Такого опыта мне негде было набраться среди наших усачей…

– Не проблема. Сильная Ирма, одна из моих советниц, лучшая акушерка в королевстве, станет твоей наставницей.

– А в остальном как быть, сир? Гильдия врачей никогда меня не примет.

– Пройдешь практику под началом Плутиша и Фуфелье. Вряд ли они тебя чему-то научат, но пускай. Прочтешь все, что там у них в списке, и явишься сразу на экзамен в Гильдию, он весной.

– Но…

– По ходатайству короля.

Тибо не шутил. Он подталкивал Лукаса к новому виражу. Когда отец хотел решить его судьбу за него, Лукас взбунтовался. Король, напротив, предлагал воплотить его давнюю мечту. Но неужели его жизнь так всегда и будет зависеть от других? Почему он не может устроить ее сам?

– Ну что?

– Сир. Могу я задать вам откровенный вопрос?

– Задавай.

– Я знаю, что вас сейчас изрядно штормит. Если сегодня, сир, я приму ваше предложение, не выйдет ли так, что завтра…

– …что завтра я о нем не вспомню? Хм… Разумный вопрос. Тогда, если я не вспомню сам, придется тебе мне напомнить.

– А королева, сир? Кто будет ее охранять?

– Брюно Морван, Овид. Разумеется, ты для нее незаменим, но мы выкрутимся.

Лукасу такое решение показалось сомнительным. Брюно Морван не знает Эму. Не знает ни ее упрямства, ни того, как она стремится сама справляться с трудностями, никому не говорит, что у нее на уме, и сбегает ночами из-под стражи. И он ничего не знает о том, как меняют цвет ее глаза.

– Вы уже говорили об этом с королевой?

Тибо удивился, как сам не подумал про этот ключевой момент. Возможно, не такая уж ясная у него голова.

– Я думаю поговорить с ней, как только ты примешь решение, – сказал он так, будто все продумал заранее.

– Сир, если позволите, давайте сделаем наоборот: если она согласится, то и я соглашусь. В конце концов, я у нее на службе.

– Отлично, Корбьер. Замечательно.

7

Хрупкую ледяную кромку по берегу Овечьей бухты лизали мелкие серые волны. Уже вечерело, когда похоронная процессия отчалила от порта под звон колоколов. Тело Клемана в черном шелковом саване, усыпанное записками его почитателей, покоилось в легкой лодке из коры белого кедра. Перед тем как поднять якорь, Блез и Лисандр положили к нему в лодку найденные в обсерватории коньки, лупу и навигационные приборы: астролябию без звезд, почерневший компас, сломанный секстант, – то, что помогало морякам в плавании, теперь утянет лодку вниз, в коралловую могилу.

Процессию возглавляла шхуна со спущенным флагом: лодка плыла за ней на канате. Тибо стоял на носу шхуны. Черная шуба, сшитая по его меркам несколько недель назад, болталась на нем. Тибо не покидала ошеломляющая ясность, благодаря которой он насквозь прозревал каждого, кто попадал в его поле зрения. Ясность эта была яркой до невыносимости, и потому он встал спиной ко всем. Эма была рядом. Как ни странно, она – единственная, кого Тибо не мог прочесть. И недоумевал почему.

Лисандр, напротив, предпочел корму. Он не сводил глаз с лодки из кедровой коры, которую нещадно качало на разбегавшихся за шхуной волнах. Покойный улыбался в окружении своих обугленных приборов. Ветер подхватывал то одну, то другую записку и ронял ее в морскую пену. Кузена короля Филиппа и его двоюродную бабушку Изабель тошнило. Канцлер был серый, как небо. Адмирал Дорек по-детски радовался корабельным снастям. Герцог Овсянский дрожал в щегольских алых чулках.