Первенцы

– Не знаю. С каждым из нас ведь что угодно может случиться, правда? Резвые юноши иногда впопыхах поскальзываются на мокром полу… или в думах о высоком падают из крепостных бойниц. Не нам ли с тобой, первенцам благородных господ, знать, что они мрут как мухи. Часто – в неподходящее время. Иногда – ужасно неблагородным образом.

«Матушка-земля жестоко обошлась со своим первенцем, – с горечью подумал Гашек, – и теперь это, похоже, традиция».

– Может, у господина Гельмута были еще дети, я этого не знаю, – сказал он вслух, разглядывая какую-то плохенько выгравированную на одном из сундуков эмблему.

– Пусть даже и были, что тебе с того? Один ты дожил до зрелых лет и, что важнее, вырос при отце. Не сомневаюсь, твоя мать этим очень гордилась.

– А я вот не уверен, – пожал плечами Гашек. Почему-то его потянуло на откровенность. – Я даже голос ее плохо помню, она очень рано умерла. То есть, возможно, ее убили.

– Неужели? – неподдельно удивился Бруно. – Кто, как, зачем?

– Не представляю. Лекарь, который осматривал ее, сказал, что она могла умереть от яда.

– Дела! А Гельмут об этом знал? – Гашек неохотно кивнул. – И?..

– Ничего. Совсем. Как будто ему было наплевать.

Главарь подбросил в воздухе серебряную монету и, поймав, на мгновение прикрыл ладонью. Было почти слышно, как шепчутся мысли в его голове. Гашеку ощутимо полегчало: с Иткой они об этом почти не говорили, ей с лихвой хватало собственных бед. «А кроме нее у меня никого нет, – подумал он и вдруг сам себя поправил: – Не было». Бруно тяжело вздохнул:

– Думаю, ему в самом деле было наплевать, – потерев пальцем обратную сторону монеты, без выражения произнес он. – В Вольдемаровой книге есть по меньшей мере одна правильная мысль: когда ставишь себя выше других, будь готов отвечать за тех, над кем вознесся. Гельмут Ройда, как видишь, был не таков, да и братец его… Ай, ну их! – с досадой бросил главарь. – Идем отсюда, во дворе еще полно работы.

Снег уже успел растаять – не время еще зиме устанавливать свой порядок. Бруно рассказывал, что хочет в паре мест подлатать крышу и разобраться с каминами, чтобы можно было использовать помещения в холодное время года. Танаис несла куда-то целое ведро воды, Саттар, поругиваясь, колол дрова. Казалось, вот-вот из-за угла покажется круглая лысина Свиды, а из конюшен кто-то позовет по имени. «Но это другой замок, – напомнил себе Гашек, – другие люди. И кони другие». Черногривые красавцы терпеливо ожидали прикосновения заботливой руки.

– Невозможно было устоять, – с гордостью отметил Бруно, приблизившись к конюшне. – Особенно когда выяснилось, что их везут в подарок владыке. Немтырь первым своего выбрал, но теперь, думаю, он твой, – вдруг провозгласил главарь, прикоснувшись к ноздрям буланого. Гашек раскрыл рот, но так и не понял, что именно хотел сказать. – Прокатись, как закончишь с делами. Вам бы надо друг к другу привыкнуть.

В темном углу рыжий кот с аппетитом обгладывал мелкие крысиные косточки.

Глава 14. Четверка кубков

Кунице не сиделось на месте – если плечо еще и болело, Итке он в этом не признавался. Она каждый раз слегка вздрагивала, когда при осмотре раны Саттар грудным голосом протягивал: «У-у-у, сука!» – пока не привыкла, что так он выражает удовлетворение результатом своих трудов. Хаггедец не одобрял Куницыной активности, но сдерживать ее особенно не старался, и в последнее время они проводили дни где угодно, кроме своей комнаты, возвращаясь туда только спать.

Сегодня выбрали самую высокую из замковых башен, сохранившуюся лучше других. Итка вспомнила, как подмастерье лекаря заставил их с Гашеком пройти пешком, по ощущениям, целую тысячу ступеней, чтобы взобраться на вершину тардовской башни. «Там было уютно, – вздохнула она, – будь у нас время, могли бы остаться подольше и поучиться чему-нибудь у Матея». До сих пор ее познания в искусстве врачевания ограничивались несколькими отварами от конкретных недугов да обработкой неглубоких порезов. Повезло, что в пути, не считая истории на хуторе, с ней или Гашеком не случалось ничего серьезнее несварения – было бы обидно испустить дух в какой-нибудь канаве, получив в бок разбойничьим ножом.

– А это очень больно? – спросила она Куницу, усаживаясь рядом на козью шкуру. – Ну, когда тебя ранят.

– Ужасно! – оживился юноша. – Смотри, я даже язык чуть не прокусил…

Он придвинулся ближе и поцеловал ее. Как во всем, что он делал с ней или для нее, в этом чувствовалась какая-то легкость, тепло и немного смеха.

– Я за тобой не успеваю, – выдохнула Итка. – Ты слишком быстро думаешь.

– Вот поэтому в академии я выбрал музыку, а не живопись, – поднял палец Куница. – Не мое это – просиживать штаны за «Утром в коровнике» и всякой подобной чепухой. То ли дело песня! Жива, мимолетна, неуловимо прекрасна. Выбор прирожденного артиста!

– А я, наверное, занялась бы изобразительным искусством, – призналась она.

– Чего это? Мне казалось, ты совсем не похожа на зануду.