Первенцы

Итка вспомнила, что ей как-то тоже предлагали попробовать, но в тот момент это казалось пустой тратой времени. «Девочка права, – неожиданно поддержал Саттар, – если дойдет до схватки лицом к лицу, ей в любом случае хана». Куница хихикнул и спросил, отчего сложилось такое мнение у человека, выросшего среди воительниц, и получил в ответ тяжелый и мрачный взгляд. «В том-то, сука, и дело, – объяснил громила. – Иш’тарзы учатся воевать всю жизнь. Танаис не даст соврать: мало просто уметь колдовать, чтобы стать как они. Парень-то хотя бы большой и тяжелый – если треснет по башке со всей дури, будет неприятно. А ей, – указал он на Итку, – лучше бы держать при себе собаку и отстреливаться из нычки». Никто с ним спорить не стал.

Когда она приблизилась к тренировочной площадке, вожак поднял левую руку, останавливая бой, и снял высокий шлем. Гашек едва взглянул в ее сторону и решил, что рассматривать узор из трещин на стенах намного интереснее.

– Давай сам, и не опускай меч, – напомнил Бруно, отложив оружие, и, как только Гашек продолжил свои занятия, обратился к Итке: – Слушаю, милая.

– Сходим на охоту?

Вожак приподнял бровь:

– Зачем? Здесь полным-полно припасов, да и выезжать скоро. Еще надоест охотиться.

– Мне хочется свежего мяса, – совершенно честно сказала она, – и раненому будет полезно.

Проницательный взгляд его зеленых глаз выдержать было непросто. На всякий случай Итка пару раз моргнула и почесала живот.

– Спроси Танаис, – наконец кивнул Бруно, слегка оттянув за бусину свою длинную бороду. – Думаю, она не откажет. Нам с Гашеком, – усмехнулся он, – понимаешь ли, есть чем заняться.

Хаггедка в самом деле согласилась. Пока она искала в оружейной кабанье копье, Итка с интересом разглядывала полки: мечи, топоры и даже ржавые чеканы – чего только не было в этом затхлом месте. Некоторые углы, казалось, не трогали с тех самых пор, как собаки загрызли хозяина замка. Если, конечно, тогда все случилось именно так. Она взяла с собой лук и нож, доставшийся от Якуба. «Как можно назвать кобылу Мухой?» – удивлялась она, седлая свою вечно безучастную лошадь. Вороная, имей она возможность говорить, точно выбрала бы другое имя – что-нибудь отрешенное, равнодушное и сухое. Одинаково безразлично они наблюдали, как Танаис открывает скрипучие ворота – ровно настолько, чтобы прошел один всадник. Потом друг за другом, колдунья зрелая, колдунья юная, они выехали в лесную прохладу.

Пока было светло, подстрелили одну только мелкую птицу – хаггедка коротко похвалила Итку за хорошую реакцию, но дальше разговор не клеился. До самых сумерек бродили среди дубов и буков, иногда останавливаясь рассмотреть следы. Над головой промелькнула тень; Итка задрала голову и увидела в просвете между деревьями стаю белых журавлей.

– Полететь бы за ними, – вздохнула она, – туда, где хоть немного теплее.

– Сейчас придется наоборот, – с нежностью погладив ее лисий мех, подбодрила Танаис, – но с этим не замерзнешь.

Когда земля под ногами начала хлюпать, они оставили лошадей на сухом островке и дальше пошли пешком. Хаггедка обратила внимание на ободранную кору деревьев: судя по высоте, на которой заканчивались следы, зверь здесь обитал здоровый. В прибитой холодом траве Итка заметила старый капкан, в чьей пасти давно потемнели кости дикого зверя, погибшего бессмысленной, печальной смертью: неизвестный охотник так и не вернулся за своей добычей. Выйдя на крохотную поляну, Танаис опустилась на одно колено и взяла в ладонь комок сырой черной грязи. Итка уловила какой-то звук из глубины леса, не похожий на обычный неживой шорох, и поправила колчан на поясе. Хаггедка тоже должна была слышать, но никак этого не выказала. Поежившись, Итка спросила:

– Ты совсем ничего не боишься?

– Боюсь, – улыбнулась Танаис, сжимая кулак, – но земля разделяет со мной мой страх. Мы просим ее о защите, – поднесла руку ко лбу, – и она бережет нас. Она – Сестра сестер, – прижала к сердцу, – и Мать матерей, – опустила вниз, к животу. Снова коснулась земли, вернув на место то, что взяла. Вдруг заговорила тише: – Я не всегда была… как сейчас. Моя царица пришла на тринадцатый год мучений, а до тех пор лишь царица жизни знала, что за боль в этом сердце. Кое-что есть в памяти с того времени, – поднявшись на ноги, заглянула она Итке в глаза: – чтобы стать охотницей, побудь добычей.

Она ее поняла. Опустив голову, постаралась очистить разум от собственных мыслей. Прислушалась. В каждом лесу десятки, сотни разных голосов, но ей нужен один – тоненький, тревожный, где-то у самой земли. Она ощутила нарастающее беспокойство, не видя опасности, но зная, что зверь где-то рядом, рыщет, голодный и одинокий. «Старый секач, – подумала она, – будет драться насмерть».