Первенцы

Мертвое время никуда не спешило, но дни исправно сменяли ночи, и однажды главарь снова позвал Гашека прийти на старый погост. В вечернем сумраке среди курганов мрачными истуканами выделялись три темных фигуры. Едва Гашек приблизился, одна из теней отошла чуть в сторону и преклонила колени – он узнал Немтыря. Ханзеец туго опоясался бечевкой, закопал ее длинный конец неглубоко в землю у самого рва и поправил узел на животе. Склонил голову, сделал странный жест правой рукой, коснувшись поочередно лба, груди и паха. Он заметно нервничал, и Гашеку тоже стало как-то зябко – слишком много всего случилось за последнее время.

При этом странном обряде присутствовали только мужчины – кроме Куницы, уже много дней не покидавшего своей комнаты. Не очень-то приятно было думать о том, что у него там с Иткой, особенно теперь, когда она вроде как замужем. На месте Отто Тильбе он по меньшей мере поскрипел бы зубами. «Но я не на его месте, – одернул себя Гашек, – и надо об этом помнить».

Немтырь высыпал горсть пепла в серебряный кубок, которым зачерпнул воды изо рва, выпил в два глотка и плюнул через левое плечо. «Я скажу за тебя, дружище, – ободрил его главарь, – думаю, это уместно». Он говорил на чужом языке, но тон его ужасно напоминал речь, что произносят на памятной трапезе. Гашек заметил в окне силуэт Итки и вспомнил, как провожали дух госпожи Берты: Войцех пил, Лянка строила из себя невесть что, Свида горевал неподдельно. Ту часть обряда, что надо проводить над курганом, они выполнили втроем: Итка, Гашек и управляющий. «Такая вот она, жизнь, – горько вздохнул Свида. – По звену растет цепь чужих смертей, пока не порвется и не ударит тебя прямо в темя». Хорошо бы кто-нибудь его похоронил.

Гашек работал в конюшне, когда за воротник вдруг капнуло что-то влажное и холодное, и выглянул из-под соломенного навеса. Снег. Зима явно торопилась, бежала, подбирая юбки, и позабыла, что надо бы дать людям время набить погреба. «Красавица любила валяться в сугробах», – вспомнил он, и руки сами собой опустились. Нестерпимо чесался шрам на бедре. Гашек спрятался под козырьком и снял кожаные перчатки. Здесь же, в конюшне, откуда-то взялся матерый рыжий кот. Потерся о ноги, надеясь, наверное, на угощение. Предложить ему было нечего.

– Ну, кто тут? – спросил он кота, не зная, в шутку или всерьез. – Танаис или Итка? – погладил грязную шерсть. Кот быстро понял, что здесь ловить нечего, и, презрительно дернув коротким хвостом, ушел на охоту. На обожженной коже рук мгновенно таяли маленькие снежинки. «Поймать бы эту странную рыбину, что живет во рву, – отчего-то захотелось Гашеку, – и накормить ею целую армию рыжих котов».

Один из братцев-буланых забил копытом, недовольный переменой погоды, заворчал, обнажив идеальные зубы и бледно-розовые десны. Гашек вспомнил, что собирался расчесать коней. Ухаживать за ними было как пить господское вино – словно бы слишком большая честь для ублюдка. Гладкая шерсть – как гречишный мед, ловила и преображала каждый лучик света; черные гривы – как холодный уголь, пальцы будто темнели от их прикосновения.

– Где твое стойло, красавец? – приласкал Гашек взволнованного зверя. – Где же твой теплый дом?

– А твой? – металлически-звонкий, раздался голос невеселого главаря. Бруно, конечно же, улыбался – он всегда улыбался, как будто от этого зависело что-нибудь важное, но временами бледное пламя в глазах затухало, обращаясь тлением. За это время Гашек хорошо изучил его повадки, но, к досаде своей, ни за что не мог угадать, каким будет следующий шаг.

– Не знаю, – честно ответил он. О возвращении в Кирту думать не хотелось: как вернуться туда, где много лет прожито бок о бок с убийцей? Хутор Гислы наконец совсем перестал ему сниться – оно и к лучшему. А где еще его могут ждать? Кому до него есть дело? Конь опустил голову и пихнул Гашека в плечо, словно бы дружески ободрял. – Не могу сказать.

Бруно почему-то остался доволен.

– Ты совершенно прав, всему свое время. Вижу пользу от наших умственных упражнений, однако не будем забывать о физических. Ты уже побеждаешь ростовую куклу?

Пришлось опустить глаза: ни «да», ни «нет». Он мог затыкать чучело в упор, но стоило отойти подальше и натянуть тетиву короткого лука, как воинская стать куда-то испарялась. Он исколол стрелами всю замшелую стену, но так и не попал в цель даже со скромной дистанции. Какое-то время его тренировки, как выразился Бруно, «носили характер сугубо индивидуальный», но однажды во время прицеливания на отведенное назад плечо опустилась женская рука:

– Ч-ху, – странно выразилась Танаис, – ошибки.