Первенцы

Почти сразу лопата уткнулась во что-то твердое. Он стал работать аккуратнее, медленнее, постепенно подбираясь к завернутому в ткань телу. Увидев очертания головы, Марко страшно выругался: саван был насквозь пропитан кровью. Бросив лопату, он смахнул остатки земли руками и разорвал ткань, чтобы открыть то, что осталось от отвратительно мертвого лица Гельмута и его размозженного черепа. «Открой глаза, – подумал Марко. – Проснись, брат, и объясни мне, какого хрена все вокруг лгут».

Он не знал, сколько просидел так, прислонившись спиной к отцовской могиле. Тишина стояла невыносимая, даже насекомых не было слышно. До восхода оставалось недолго.

– Твой парнишка пытался мне сказать, – вслух произнес Марко, обращаясь к брату. – Ходил за мной с вечно испуганным лицом и раздражал. А Свида, подлец, думал, я не узнаю. «Удар хватил», пишет. Сколько раз тебя хватил удар, а, Гельмут? Кто разбил тебе голову этим ударом?

К рассвету Марко Ройда, прославленный Крушитель Черепов, заново похоронил убитого брата и вернулся домой. Первым он вызвал к себе конюшонка Гашека и разговаривал с ним почти час; мальчик вышел из комнаты бледнее обычного и до самого вечера где-то пропадал. Потом настал черед Свиды.

Управляющий вполз бесшумно, на цыпочках. Страдающая одновременно бессонницей и нездоровым любопытством прачка видела, как господин, с ног до головы в пыли, бросил лопату во внутреннем дворе. А о том, что увидела прачка, как всегда, был немедленно уведомлен Свида. И в свое время его прогнали из торговой академии отнюдь не за то, что он плохо соображал.

– Кто? – без предисловий спросил Марко, слишком хорошо зная, что слуга его поймет. – Кто это сделал, Свида?

Управляющий сглотнул и опустился на колени. Марко с трудом сдержал желание ударить его кулаком сверху, прямо в круглую лысину, чтобы не раздражала своим жирным, противным блеском.

– Не могу знать, господин, – просипел Свида, который имел обыкновение знать все, и это взбесило Ройду еще больше. – Люди в капюшонах… Принесли тело посреди ночи, велели закопать и сказать, будто господин Гельмут умер сам… Язык мне грозили вырезать, если кому сболтну… Лица в ткань замотаны, голоса не узнал…

– Сколько их было?

– Трое, господин. Мы с Гашеком его и похоронили…

– Как они разговаривали?

– Да вот как мы с вами, господин. Без хаггедского говора, точно. Элем от них несло, господин. Элем и конским потом.

«От любого батрака в округе поздним вечером несет элем и потом», – подумал Марко. Свида не дал ему ничего.

– Готовься к памятной. Хотя бы это мы для Гельмута сделаем.

Управляющий поднимался на ноги с огромным трудом, но Марко даже не попытался ему помочь. Точно так же он устранился и от приготовлений к трапезе в честь брата: в предшествующие ей дни он почти не выходил из его кабинета. Гельмут не вел дневников и оставил слишком разрозненные записи расходов, чтобы из них можно было хоть что-то понять. Марко оторвался от безрезультатных поисков только в день памятной: Кирта принимала гостей.

Госпожи Ольшанские, мать и дочь, въехали во двор верхом на брюхатой кобыле с таким серьезным видом, что Марко даже усмехнулся про себя. Вскоре прибыла Нишка из Тильбе с малолетним сыном Отто – поскольку это владение граничило с Ройдами на севере, с главой их семейства Марко и Гельмут были знакомы с детства, но его несколько месяцев назад разбил паралич. После них через открытые ворота так долго никто не проезжал, что Свида занервничал, вспоминая, всем ли разослал письма.

– Достаточно, – приказал Марко, – закрывай ворота. Пора начинать.

Большой зал Кирты был хорошо прибран и освещен: смотрелось если не торжественно, то хотя бы вполне прилично. Столы и скамьи, расположенные вдоль стен и явно рассчитанные на несколько большее количество человек, были уставлены скромной пищей и кувшинами с вином. В центре зала стояла небольшая жаровня, куда уложили старую рубаху Гельмута. Все присутствующие собрались вокруг нее, оставив для Марко главное место. Свида протянул ему полный деревянный кубок вина. Нишка Тильбе мягко положила руки на плечи своего сына, чтобы он не вертелся. В зале стало тихо, как в ночном поле, и пришло время говорить.

– Я помню тебя, Гельмут из Кирты, – сказал Марко, поднимая кубок над головой. Показалось, что кто-то тихонько всхлипнул.

Он сделал первый глоток.

– Неприкосновенна земля кургана твоего, – продолжил Марко, надеясь, что голос не дрогнет. Ветта Ольшанская почему-то отвела взгляд. Голос не дрогнул. Отпив во второй раз, Марко выплюнул вино в жаровню. – Да примет она дух твой, как приняла тело твое, ибо живые отвергли тебя.

Все, что оставалось в кубке, надлежало вылить под ноги, а сам его бросить к одежде покойника. Свида подал горящий факел. Марко медлил, чувствуя, будто должен сказать что-то еще, прежде чем навсегда попрощаться с братом. Госпожа Берта картинно вздохнула. Марко молча зажег огонь.