Первенцы русской свободы

„Г. Александр Пушкин, сын Сергея Львовича Пушкина, некогда исполнявшего должность чиновника комиссариата, где он имел чин 5-го класса, и в настоящее время отставленного от службы. У него должна быть недвижимость в Псковской губернии. Мать его, госпожа Пушкина — урождённая Ганнибал.

Это фамилия малосостоятельная, и молодой Пушкин, ничего не получая от своих родителей, был вынужден жить на своё скромное жалованье в 700 рублей в год и на доходы со своих сочинений“.

Когда Александр Павлович придумывал кару Пушкину, пред ним лежало не только представление Воронцова, но ещё добытая путём перлюстрации выписка из письма Пушкина. Вот эта выписка:

„Читая Шекспира и Библию, святых дух иногда мне по сердцу, но предпочитаю Гёте и Шекспира. Ты хочешь знать, что я делаю — пишу пёстрые строфы романтической поэмы[602] и беру уроки чистого афеизма. Здесь англичанин, глухой философ, единственный умный афей, которого я ещё встретил[603]. Он исписал листов 1000, чтобы доказать qu’il ne peut exister d’ètre intelligent Créateur et régulateur[604], мимоходом уничтожая слабые доказательства бессмертия души. Система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но, к нещастию, более всего правдоподобна“[605].

Письмо в подлиннике нам неизвестно; самая же выписка стала известна по копии, присланной графом Нессельроде Воронцову, и полностью оглашена в помянутом выше лейпцигском издании „Материалы для биографии Пушкина“, в 1875 г.[606] Перлюстрированный отзыв Пушкина об „афеизме“ сыграл, конечно, известную роль в решении царя, но замечательно то, что перлюстрация совершенно затушевала роль Воронцова. Сам Пушкин искренне и простодушно приписывал свою ссылку этой перлюстрации. „Я сослан за строчку глупого письма…“ (письмо к Жуковскому от 29 ноября 1824 г.) (XIII, 124). „Покойный император сослал меня в деревню за две строчки нерелигиозности… Его величество, исключив меня из службы, приказал сослать в деревню за письмо, писанное года три тому назад, в котором находилось суждение об афеизме“ (письмо к Жуковскому 7 марта 1826 г.) (XIII, 265). Уже в ноябре 1824 г., как видим, Пушкин уже знал о перлюстрированном письме, о выписке из него. Где же он мог познакомиться с ней? Конечно, в Одессе, в канцелярии генерал-губернатора, которому копия выписки была прислана. Эта выписка и заслонила инициативу графа Воронцова.

В Одессе Пушкин и его друзья ещё долго ничего не знали о конце дела Пушкина. 18 июля Вяземская писала мужу: „Мы ничего не знаем, что происходит в Петербурге по поводу него“. А 19 июля поясняла: „Из-за отсутствия гр. Воронцова мы ничего о нём не знаем“. Воронцовы отсутствовали из Одессы с 14 июня. 23 июля вернулась графиня Воронцова, а 27 июля Вяземская писала мужу: „Мы продолжаем ничего не знать про судьбу Пушкина. Даже графиня знает, что и ты, что он должен уехать из Одессы. Её муж просто сказал, что в Одессе ничего нельзя было сделать для него, но мы не знаем, чем это кончится“[607].

Но как раз в это время это уже кончалось. 6 июля на Каменном острове, в Елагином дворце, Александр I просмотрел проект письма, написанного Нессельроде графу Воронцову, и одобрил его. 11 июля письмо было подано на подпись Нессельроде и в тот же день отправлено в Одессу. В руках Воронцова оно было 24—25 июля. В публикуемом здесь деле письмо находится в „отпуске“. Подлинник его — в названном деле новороссийского и бессарабского генерал-губернатора. Даём перевод документа.