Первенцы русской свободы

Последнее — вернее. Современники рассказывали проф. Зеленецкому, что Ризнич любила быть окружённой толпой поклонников, что Пушкину приходилось соперничать из-за её любви. Яркое изображение своих рук Пушкин оставил в элегии „Простишь ли мне ревнивые мечты“. Многочисленные намёки на действительность объясняются только при предположении, что элегия обращена к Ризнич; проф. Зеленецкий в своей статье доказал это вполне убедительно»[652]. 

Простишь ли мне ревнивые мечты,
Моей любви безумное волненье?
Ты мне верна: зачем же любишь ты
Всегда пугать моё воображенье?
Окружена поклонников толпой,
Зачем для всех казаться хочешь милой,
И всех дарит надеждою пустой
Твой чудный взор, то нежный, то унылый?
Мной овладев, мой разум омрачив,
Уверена в любви моей несчастной,
Не видишь ты, когда в толпе их страстной,
Беседе чужд, один и молчалив,
Терзаюсь я досадой одинокой;
Ни слова мне, ни взгляда… друг жестокой!
Хочу ль бежать: с боязнью и мольбой
Твои глаза не следуют за мной.
Заводит ли красавица другая.

Это стихотворение было написано в 1823 году[653] и напечатано в «Полярной звезде на 1824 год», с многочисленными опечатками, заставившими Пушкина напечатать его вновь у Булгарина в «Литературных листках» (февраль, 1824, № 4, с. 134). Здесь были исправлены ошибки, но зато исчезли строки, имеющие автобиографическое значение и набранные у нас разрядкой. В черновой рукописи подробнее обрисован соперник:

Предательски тобой ободренный
Соперник мой надменный,
Всегда, всегда преследует меня,
Он вечно тут, колена преклоня.
Являюсь я — бледнеет он…
Иль иногда предупреждённый мной…

И в самом стихотворении, и в набросках — яркая картина мук ревности, мук томительной и жгучей чувственной любви… Эта картина и изображение страсти в элегии «Под небом голубым» набросаны одними и теми же красками. В нашем воображении вырисовывается образ обольстительной женщины, которая приковывала к себе властью своей красоты и чувственного влечения. Она умела возбуждать чувства ревности, могла измучить человека и хотела овладеть всеми. Первые месяцы пребывания Пушкина в Одессе ознаменовались «безумными волненьями» любви к Амалии Ризнич, и только под конец его пребывания новая страсть, не похожая на эту, вытеснила образ Ризнич из сердца Пушкина. Но период увлечения Ризнич остался памятным. В 1826 году Пушкин окончил в Михайловском шестую главу «Онегина», в ней мы находим следующие строфы, в печати выброшенные. XV строфа ясно рисует отношение Пушкина к чувству ревности:

Да, да, ведь ревности припадки —
Болезнь, так точно, как чума,
Как чёрный сплин как лихорадка,
Как повреждение ума.
Она горячкой пламенеет,
Она свой жар, свой бред имеет,
Сны злые, признаки свои.
Помилуй бог, друзья мои!
Мучительней нет в мире казни
Её терзаний роковых.
Поверьте мне: кто вынес их,
Тот, уж конечно, без боязни
Взойдёт на пламенный костёр,
Иль шею склонит под топор.

(VI, 611)

Это описание ревности говорит о том, что поэту были хорошо знакомы её муки. Следующая строфа посвящена памяти той, которая заставила поэта перенести все терзания, всю болезнь ревности:

Я не хочу пустой укорой
Могилы возмущать покой;
Тебя уж нет, о, ты, которой
Я в бурях жизни молодой
Обязан опытом ужасным
И рая мигом сладострастным!
Как учат слабое дитя,
Ты душу нежную, мутя,
Учила горести глубокой.
Ты негой волновала кровь,
Ты воспаляла в ней любовь
И пламя ревности жестокой;
Но он прошёл, сей тяжкий день:
Почий, мучительная тень.

Эта строфа является как бы комментарием к элегии 1823 года «Простишь ли мне ревнивые мечты». Вряд ли мы ошибёмся, если скажем, что эти строфы вызваны воспоминаниями о Ризнич.

VI