Первенцы русской свободы

К Ризнич принято относить стихотворение «Иностранке» (В альбом):

На языке, тебе невнятном,
Стихи прощальные пишу,

и т. д. (II, 271)

Под этими стихами в рукописи стоит следующая помета: «Veux-tu m’aimer?[654], 18, 19 mai 1824 PI. s. D'». Ризнич получила заграничный паспорт 30 апреля 1824 года и, по справке проф. Зеленецкого, выехала в первых числах мая. С некоторой натяжкой можно было бы первые числа мая дотянуть до 18, 19 мая, для того, чтобы иметь возможность относить эти стихи к Ризнич. Но этому мешает, главным образом, то, что первый его набросок мы находим в записной книжке 1820—22 года, т. е. того времени, когда о Ризнич Пушкин не имел никакого представления. Другой черновой набросок этого стихотворения мы встречаем в кишинёвской тетради 1822 года. Во всяком случае, первоначально Пушкин предназначал стихи для иностранки, нам неизвестной; быть может, в окончательной редакции он посвятил его Ризнич, но тогда, конечно, на это стихотворение можно смотреть только как на альбомную заметку, не более, а не как на искреннее выражение глубокого чувства; в последнем случае поэт не стал бы приспособлять к моменту свои старые стихи. Вернее всего относить эти стихи не к Ризнич, а к особе, имя которой нам неизвестно[655].

Нам кажется, что после всего сказанного характер увлечения Пушкина Амалией Ризнич определился совершенно ясно. Можем ли мы относить к Ризнич стихотворения 1830 года: «Заклинание», элегию «Для берегов отчизны дальной» и «Расставание»? Все эти произведения закончены Пушкиным осенью 1830 года, когда поэт сидел, окружённый карантинами, в своём Болдине, вдали от своей невесты, H. Н. Гончаровой. Настроение Пушкина в этот период было тревожное; для характеристики интимной жизни поэта важно то, что перед свадьбой он обращался мыслью не к будущей своей жене, а к памяти другой, умершей женщины. Можно предполагать, по психологическим соображениям, что все три стихотворения обращены к одному лицу и в таком случае составляют превосходную лирическую трилогию. «Заклинание» написано 17 октября; элегия — 27 ноября; «Расставание», представляющее по содержанию своему как бы эпилог к двум первым, имеет помету 5 октября 1830[656]. Первая строфа «Расставания» рисует отношение поэта к неизвестной нам женщине, вдохновившей его на трилогию:

В последний раз твой образ милый
Дерзаю мысленно ласкать,
Будить мечту сердечной силой,
И с негой робкой и унылой
Твою любовь воспоминать.

(III, 1, 233)

Нечего и говорить о том, что тут поэт говорит не о Ризнич. Никоим образом не мог Пушкин вспоминать с негой робкой и унылой опустошительную страсть к Ризнич. «Заклинание» и элегия — изображение мистической, загробной любви Пушкина:

О, если правда, что в ночи,
Когда покоятся живые,
И с неба лунные лучи
Скользят на камни гробовые,

О, если правда, что тогда

Пустеют тихие могилы —
Я тень зову, я жду Лейлы:
Ко мне, мой друг, сюда, сюда![657]

Зову тебя не для того,

Чтоб укорять того[658]…
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  но тоскуя,
Хочу сказать, что всё люблю я,
Что я всё твой[659].

(«Заклинание») (III, 1, 246)

Твоя краса, твои страданья
Исчезли в урне гробовой[660]

 —Исчез и поцелуй свиданья…
Но жду его: он — за тобой…

(«Для берегов отчизны дальной») (III, 1, 257)

Возвышенный и мистический оттенок этой любви Пушкина никак не подходит к той совершенно определённой характеристике отношений Пушкина к Ризнич, которую мы выше сделали. Кроме того, признание этих стихотворений за посвящённые Ризнич прямо противоречит тем данным, которые мы получили на основании анализа элегии «Под небом голубым». В последней поэт говорит о своём равнодушии к памяти этой женщины, а в стихах 1830 года — о своей любви, которой не уничтожила сама смерть. Наконец, мы уже указывали, что описание разлуки в «Заклинании» и элегии «Для берегов отчизны дальной» совершенно не соответствуют моменту расставания в действительных отношениях Ризнич и Пушкина. Если верно предположение, что заметка «Иностранке» находится в альбоме Ризнич, то это только подкрепляет наше мнение. Все эти соображения заставляют нас отрицать мнение об отношении этой поэтической трилогии 1830 года к Амалии Ризнич[661].