Первенцы русской свободы

Иль краски б взял Вернета иль Пуссина;
Волной реки струилась бы холстина;
На небосклон палящих, южных стран
Возведши ночь с задумчивой луною,
Представил бы над серою скалою,
Вкруг коей бьёт шумящий океан,
Высокие, покрыты мохом стены;
И там в волнах, где дышит ветерок,
На серебре вкруг скал блестящей пены,
Зефирами колеблемый Челнок.
Нарисовал бы в нём я Кантемиру[721]
Её красы .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

(I, 15)

Мы уже приводили выше стихи, в которых Пушкин изображает, как он нарисовал бы портрет Натальи:

Трудиться б стал я жаркой головою,
Как Цициан иль пламенный Албан.
Представил бы все прелести Натальи,
На полну грудь спустил бы прядь волос,
Вкруг головы венок душистых роз,
Вкруг милых ног одежду резвой Тальи,
Стан охватил Киприды б пояс злат.

(I, 15)

Вспоминается обращение Пушкина в 1815 году к «Живописцу»:

Вкруг тонкого Гебеи[722]

станаВенерин пояс повяжи,
Сокрытой прелестью Альбана
Мою царицу окружи.
Прозрачны волны покрывала
Накинь на трепетную грудь.

(I, 139)[723]

Не приходится отрицать литературных влияний в послании «К живописцу», но чувствуется и реальный источник портретов нарисованных Пушкиным: — портрет живописный. Вопрос о влиянии произведений живописи на творчество Пушкина рассмотрен в статье А. Эфроса «Пушкин и пластические искусства»[724].

6

Поэма «Монах», три песни её, по крайней мере, нам теперь известны. Позволительно поставить вопросы: 1) такая ли это плохая и такая ли это скабрёзная поэма? и 2) имело ли хоть какую-нибудь реальную почву эстетическое и моральное возмущение князя Горчакова? На первый вопрос можно ответить только категорическим отрицанием: в ряду других лицейских произведений поэма займёт не последнее место по формальным достижениям — надо не забывать, что она принадлежит перу 13—14-летнего мальчика. А если говорить о скабрёзности, то здесь её меньше, чем во многих других известных произведениях Пушкина этого периода. Ясен по этим же соображениям ответ и на второй вопрос. Когда семидесятидвухлетний Горчаков облыжно заявил, что он уничтожил «Монаха» и устранил тёмное пятно на творчестве Пушкина, он, конечно, имел в виду сказать, что он сделал это давно, сейчас же по создании поэмы, в лета далёкой, розовой юности. Но если старику-канцлеру, может быть, и было к лицу прюдничество и лицемерное ханжество, то 15—16-летний лицеист вовсе не чужд был лицейскому эротизму, который таким ключом бил в Пушкине. Можно думать, что именно эротические увлечения объединяли этих в сущности чужих друг другу людей — Пушкина и Горчакова. В архиве Горчакова оказались нарядные автографы и «Монаха», и «Послания к Наталье», и стихотворения «К молодой вдове». Горчаков был миловиден в своей юности, по словам Пущина; ему была дана нежная краса, по словам Пушкина. Пушкин советовал Горчакову:

Они пришли, твои златые годы,
Огня любви прелестная пора.
Спеши любить и, счастливый вчера,
Сегодня вновь будь счастлив осторожно;
Амур велит: и завтра, если можно,
Вновь миртами красавицу венчай…

(I, 212)[725]

И даже кончина Горчакова рисовалась Пушкину в освещении эротическом. Он желал ему, чтоб в страстном упоении и, с томной сладостью в очах,

Из рук младого Купидона
Вступая в мрачный чолн Харона,
Уснул… Ершовой на грудях!

(I, 39)[726]

Пушкин точно предсказал сердечную жизнь Горчакова. Женолюбие его отмечают многие его современники. «Прекрасный пол у князя Горчакова играл вообще большую роль»,— вспоминал барон А. Е. Врангель. «Прозорливый взгляд Горчакова привык угадывать женскую прелесть и всё её значение»,— писал князь Вяземский. Если бы перед нами и не лежали три песни «Монаха», всё-таки мы не могли бы, не должны бы поверить тому, что юноша-лицеист с такими замашками мог уничтожить «Монаха» за эротизм. Нет, Горчаков хранил и сохранил не совсем нравственные стихотворения своего лицейского товарища и в старости лет лелеял свои лицейские воспоминания, декламируя послание с упоминанием о грудях Ершовой.