Первенцы русской свободы

Пушкин и Барков — тема, ещё не поставленная в литературе. Речь идёт, понятно, не о Баркове — Академии Наук переводчике, а о Баркове — отце барковщины, авторе порнографической стихотворной литературы, до сих пор не дождавшейся печати. Историки литературы брезгливо обходили этот род литературы, а в известной мере он заслуживает внимания, как весьма влиятельный, ибо уж очень большим распространением пользовался. Кажется, только один С. А. Венгеров пробовал разобраться в барковщине, но сквернословие, которым, действительно, уснащены произведения Баркова, раздавило исследователя. „Подавляющее большинство из того, что им написано в нецензурном роде, состоит из самого грубого кабацкого сквернословия, где вся соль заключается в том, что всякая вещь называется по имени. Барков с первых слов выпаливает весь немногочисленный арсенал неприличных выражений, и, конечно, дальше ему уже остаётся только повторяться. Для незнакомых с грязною музою Баркова следует прибавить, что в стихах его, лишённых всякого оттенка грации и шаловливости, нет также того почти — патологического элемента, который составляет сущность произведений знаменитого маркиза де-Сада… В Европе есть порнографы в десять раз более его безнравственные и вредные, но такого сквернослова нет ни одного“[709]. Но, кроме сквернословия, следовало бы отметить в Баркове простонародный юмор, реалистическую манеру и крепкий язык. В той борьбе, которая шла в литературе против высокого штиля, Баркову тоже надо отвести маленькое место. Пушкин не стал учеником Баркова: помимо его собственного отказа от подражаний Баркову, можно сослаться и на то, что барковщины, как сквернословной струи, вообще в произведениях Пушкина нет. От крепкого словца, которое встречается у Пушкина, нельзя восходить к термину барковщины. Кажется, в лицейской жизни Пушкина был период барковского уклона. Недаром лицеисты в одной „национальной“ песне пели про Пушкина:

А наш Француз
Свой хвалит вкус
И матерщину порет…

Можно было бы с барковским периодом лицея связать „Тень Баркова“, балладу, свидетельство о которой, исходящее от Гаевского, мы привели выше. Любопытно, что и тот автор заставляет Баркова призывать к подражаниям ему, Баркову, и предлагать свою скрыпицу, свой смычок.

      …Изо всех певцов
Никто так…
      Хвалы мне их не нужны.
Лишь от тебя услуги жду —
      Пиши в часы досужны!
Возьми задорный мой гудок,
      Играй, как ни попало!
Вот звонки струны, вот смычок,
      Ума в тебе не мало.
Не пой лишь так, как пел Бобров,
      Ни Шаликова тоном,
Шихматов, Палицын, Хвостов,
      Прокляты Аполлонам.
И что за нужда подражать
      Бессмысленным поэтам?
Последуй ты .  .  .  .  .  .  .
      Моим благим советам.
И будешь из певцов певец,
      Клянусь  .  .  .  .  .  .  .  !
Ни чёрт, ни девка, ни чернец
      Не вздремлют над тобой.

Впрочем, герой баллады „Тень Баркова“ — поп; ирония и в том, что именно попу Барков предлагает петь барковским слогом[710].

„Монаха“ Гаевский, на основании отзывов товарищей, назвал поэмой, сочинённой в подражание Баркову, но и свидетельство самого Пушкина, и поверхностное даже знакомство с „Монахом“ не позволяют нам принять этой неверной характеристики. Отметим, что и в области откровенно порнографической литературы Пушкин предпочитал французские образцы и высоко ставил выдающегося представителя этой литературы Алексиса Пирона. „Пирон“,— по словам Пушкина,— хорош только в таких стихах, в которых невозможно намекнуть, не оскорбляя благопристойность». Пирон в известном смысле стоит Баркова.

Но, отвергнув решительно Баркова, Пушкин остался при Вольтере и «Девственнице»[711]. Быть может, выпады против монахов и попов инспирированы борьбой Вольтера с церковью и её служителями. Правда, выступление против монашества не ставилось главной задачей «Монаха».

Но лира, стой! — Далеко занесло
Уже меня противу рясок рвенье;
Бесить попов не наше ремесло[712]

.

(I, 8)