Первенцы русской свободы

Пушкин осуждает Николая за назначение Сухозанета, запятнанного человека, на пост главного директора Пажеского и всех сухопутных корпусов и Дворянского полка. «Государь,— с иронией замечает Пушкин,— видел в нём изувеченного воина и назначил ему важнейший пост в государстве, как спокойное местечко в доме Инвалидов»[844]. Пушкин отрицательно относится к поведению Николая в деле Бринкена, проворовавшегося гвардейского офицера и курляндского дворянина. Николай изъял его из общей судимости и отдал на суд курляндскому дворянству. Пушкина возмущает своенравное деление в общеуголовном деле подсудимых на офицеров и чиновников, дворян и не дворян. «Прилично ли г<осудар>ю вмешиваться в обыкновенный ход судопроизводства?» — записывает в дневнике Пушкин. Эта запись не может не поражать нас крайней наивностью, которая находит объяснение лишь в крайней теоретичности идеалистических представлений Пушкина о государе. Пушкин следил за делом Бринкена, и когда дворянство отказалось судить Бринкена, с чувством известного удовлетворения записал: «Вот тебе [т. е. Николаю] шиш, и поделом»[845]. Но с идеалистическим представлением о царе в Пушкине уживалось чувство дворянской оппозиции; монарх, ничем не ограниченный, ограничивался во взглядах Пушкина какими-то обязанностями в отношении своём к дворянству. Когда в 1834 году был опубликован указ, ограничивающий срок пребывания за границей русских подданных, «находящихся в чужих краях», Пушкин отметил: Указ «есть явное нарушение права, данного дворянству Петром III»[846]. Дворянские тенденции Пушкина также поразительны по своей наивной мотивировке. Нельзя не вспомнить записанного в дневнике разговора с великим князем Михаилом Павловичем о дворянстве[847]. В 1832 году было издано постановление о почётном гражданстве. Великий князь был против этого постановления, находя, что не нужно закрывать доступа в высшее сословие государства и насаждать третье сословие, «сию вечную стихию мятежей и оппозиции». Пушкин с горячностью возражал Михаилу Павловичу; он указывал, что или дворянство не нужно в государстве, или доступ в него должен быть затруднён и предоставляем всякий раз только по воле государя. А относительно опасений великого князя за возникновение третьего сословия Пушкин разразился тирадой: «Что касается до tiers état[848],— что же значит наше старинное дворянство с имениями, уничтоженными бесконечными раздроблениями, с просвещением, с ненавистью против аристокрации и со всеми притязаниями на власть и богатства? Эдакой страшной стихии мятежей нет и в Европе. Кто были на площади 14 декабря? Одни дворяне. Сколько же их будет при первом новом возмущении? Не знаю, а кажется много»[849]. Политическая наивность Пушкина кажется нам безмерной, и ошибка Пушкина бьёт нам в глаза; но Пушкину его теория насчёт старого дворянства была дорога психологически, она до известной степени скрашивала его социальную беспомощность. Считая старое дворянство настоящим оплотом нации и государства, Пушкин готов был придать революционный характер действиям абсолютной власти, направленным против старого дворянства, готов был считать всех Романовых[850] революционерами и уравнителями. «Tous les Romanof sont révolutionnaires et niveleurs»[851]. Это положение столь далеко отстоит от действительной истории всех Романовых (за исключением Петра), что мы видим себя вынужденными принять эту фразу, сказанную Михаилу Павловичу, за своеобразный комплимент. Пушкин чувствовал себя обиженным в своём гражданском бытии политикой Николая I, который не поддерживал якобы старых дворянских родов и опирался на знать. Он был оскорблён, как дворянин.