Первенцы русской свободы

От общих впечатлений Пушкина переходим к впечатлениям личного общения с царём. Записи Пушкина о внешнем обхождении Николая не содержат материала для отрицательной характеристики царя. Пушкин, описывая бал в Аничковом, о царе заметил: «Очень прост в своём обращении, совершенно по-домашнему»[858]. Пушкин несколько раз видел царя на балах, разговаривал с ним. О разговорах он записывает в дневнике, но кратко и сжато. Стоит отметить запись 28 февраля 1834 года: «на бале в концертной, г<осударь> долго со мною разговаривал; он говорит очень хорошо, не смешивая обоих языков, не делая обыкновенных ошибок и употребляя настоящие выражения»[859]. Этот, сравнительно весьма скромный отзыв об ораторских достоинствах Николая даёт повод к заключению, что это была первая большая беседа поэта с царём: как будто в первый раз он имел случай заметить обращающие на себя внимание только при долгом разговоре особенности речи. В дневнике есть упоминания и о других разговорах с царём, имевших место до этой беседы, но, надо думать, это были кратковременные разговоры, в которых Николай больше спрашивал, но не говорил, а Пушкин больше отвечал. Разговоры Пушкина с Николаем шли об истории Пугачёва и кончились выдачей Пушкину в ссуду на печатание книги 20 000 рублей. «Спасибо»,— замечает по этому поводу Пушкин. А замечания Николая, с которыми была возвращена рукопись Пугачёва Пушкину, поэт оценил в дневнике, как «очень дельные»[860]. К сожалению, эти замечания нам неизвестны, хотя рукопись, бывшая в руках Николая, по-видимому, нам известна. Но, по всей вероятности, письменных замечаний и не было: Бенкендорф вызвал Пушкина и вручил ему рукопись с царскими замечаниями, которые он мог передать ему и изустно. Если это предположение верно, то ещё вопрос, принадлежали ли «очень дельные» замечания Николаю или какому-либо специалисту из III Отделения. К сожалению, Пушкин не изменил себе и дал сжатую запись — и без всякой оценки — о другом случае возвращения рукописи с замечаниями государя. Речь идёт о «Медном всаднике». О том, как должны были возмутить Пушкина критические замечания о «Медном всаднике» (всё равно, от кого они шли — от самого царя или от III Отделения), мы можем судить теперь, анализируя все вымарки на рукописи и пометы, указывавшие на необходимость изменений: изменения требовались такие и в таком количестве, что Пушкин, попробовав сделать их, отступился и предпочёл хранить рукопись в своём письменном столе[861]. А в дневнике он не обмолвился по поводу замечаний ни одним словом оценки, ограничившись кратким резюме, которое могло бы навести на мысль, что ему дороже художественных были материальные задания: «Всё это делает мне большую разницу. Я принуждён был переменить условия со Смирдиным»[862]. За этой прозаической записью скрыты муки художника, созерцающего процесс порчи лучшего его произведения. Нельзя сказать, чтобы общение с Николаем, читателем и цензором произведений поэта, могло оставить в Пушкине впечатление положительное. Но была и ещё одна сфера общения с царём — придворная: здесь выступали — во главе двора — монарх и его придворный слуга.