Первенцы русской свободы

Ваше императорское величество

всемилостивейший государь!

Удостоившись получить ныне прощение царя небесного, и предстать ему с успокоенною совестию, я первым долгом поставляю пасть к ногам твоим, государь всемилостивейший, и просить тебя не земного; но душевного христианского прощения.— Как вышний мой судия земной, накажи меня за поступки мои: с терпением и любовью снесу я бремя тобою на меня наложенное; но, как отец твоих подданных, воззри на моё сердце, на мои намерения, и если ты не найдёшь злобы; в последних своекорыстия; то изреки прощение в душе заблудшему сыну твоему: я может быть никогда не удостоюсь услышать сие слово от тебя: но верь, о государь, что я ныне, по чувствам моим, достоин оного.

Ныне, одна вина осталась у меня пред тобою: — Доселе я представил Комитету, тобою учреждённому, только имена тех членов нашего общества, коих скрыть мне было невозможно, по поступкам их, или личным сношениям: — прочие остались скрыты в сердце моём: — Моё молчание ты счёл может быть, о государь, преступным упорством. Осмеливаюсь самого себя поставить судьёю поступка моего. Члены общества приняв меня в сотоварищи свои, честному слову моему, и клятвенному обещанию, вверили честь, благоденствие и спокойствие как каждого из них; так и семейств, к коим они принадлежат. Мог ли я тою самою рукою, которая была им залогом верности, предать их суду тобою назначенному, для сохранения жизни своей или уменьшения несколькими золотниками того бремени, которое промыслом Всевышнего на меня наложено. Государь, я не в силах был исполнить сей жестокой обязанности: — Но вера, примирив меня с совестию моею, вместе с тем представила высшие отношения мои; милосердие же твоё, о Государь, меня победило. В то время когда я лишился всех надежд, когда темница сделалась мой мир, а голые стены оной — товарищами моей жизни, манием благотворной руки твоей, письмо отца моего, как ангел-утешитель, принесло спокойствие и отраду душе моей. Благодаяние твоё, монарх милосердый, воззрение твоё на мольбу семидесятилетнего старца[348], останется незабвенным в душе моей. И потому, видя в тебе не строгаго судью, но отца милосердаго, я, с твёрдым упованием на благость твою, повергаю тебе жребий чад твоих, которые не поступками, но желаниями сердца могли заслужить твой гнев.

Прости, о государь, если я на несколько минут обратил внимание твоё на несчастного страдальца; но глас совести моей был для меня выше всех земных приличий, и потому воззри милосердым оком,

всемилостивейший государь

на верноподданного твоего

князя Евгения Оболенского.

21-го января 1826 года.