Первенцы русской свободы

Как бы там ни было, 22-го же вечером был произведён арест Грибоедова и осмотр его бумаг. Все бумаги были опечатаны и сданы под расписку фельдъегерю; вещи и книги Грибоедов получил обратно. Сохранился список найденных у него книг: в нём нет ни одной книги, которая намекала бы на то, что её владелец интересуется злободневными социальными вопросами. В его чемодане нашли: словарь российской академии, сочинения Державина, географическое и статистическое описание Грузии и Кавказа, описание Киево-Печерской лавры, краткое описание Киева, народные сербские песни, сербский словарь, старинные малороссийские песни, киевские святцы, путешествие по Тавриде и одну греческую книгу. Во Владикавказе, где курьер получил ещё часть бумаг Грибоедова, тоже нашли книги, именно: родословная история о татарах Абульгази[358], история Бургундии, правила славянского языка Добровского[359]и Зендавеста в немецком переводе[360]. Тут же оказалась топографическая карта Крыма[361]. Очевидно, все эти книги ехали с Грибоедовым из Петербурга.

23 января Ермолов секретно сообщил барону Дибичу: «Господин военный министр сообщил мне высочайшую государя императора волю взять под арест служащего при мне коллежского асессора Грибоедова и под присмотром прислать в Петербург прямо к его императорскому величеству. Исполнив сие, я имею честь препроводить г-на Грибоедова к вашему превосходительству.— Он взят таким образом, что не мог истребить находившихся у него бумаг, но таковых при нём не найдено, кроме весьма немногих, кои при сём препровождаются. Если же бы впоследствии могли быть отысканы оные, я все таковые доставлю. В заключение имею честь сообщить вашему превосходительству, что г. Грибоедов во время служения его в миссии нашей при персидском дворе и потом при мне как в нравственности своей, так и в правилах не был замечен развратным и имеет многие хорошие весьма качества»[362].

23 января фельдъегерь Уклонский вместе с Грибоедовым выехал из Грозной в Екатеринодар; здесь им пришлось ожидать, пока прибудут чемоданы Грибоедова, находившиеся во Владикавказе. Только 30 января фельдъегерь и Грибоедов выехали из Екатеринодара. Фельдъегерь оказался покладистым человеком, и ехать с ним было не особенно тяжело. В Москву прибыли в первых числах февраля[363]. Вот как С. Н. Бегичев рассказывал Д. А. Смирнову об этом пребывании Грибоедова в Москве:

«Грибоедов… чтобы не испугать меня, проехал прямо в дом брата моего Дмитрия Никитича, в Старой Конюшенной, в приходе Пятницы-Божедомской. В этот самый день у меня был обед: родные съехались провожать брата жены моей А. И. Барышникова, возвращавшегося из отпуска на службу. Дм<итрий> Никит<ич> должен был обедать у меня же. Ждали мы его, ждали и наконец сели за стол. Вдруг мне подают от брата записку такого содержания: „Если хочешь видеть Грибоедова, приезжай: он у меня“. Я, ничего не подозревая, на радостях, сказал эту весть во всеуслышание. Родные, зная мои отношения к Грибоедову, сами стали посылать меня на это так неожиданно приспевшее свидание. Я отправился.

Вхожу в кабинет к брату — накрыт стол; сидят и обедают. Грибоедов, брат и ещё какая-то безволосая фигурка в курьерском сюртуке.

Увидал я эту фигурку, и меня обдало холодным потом. Грибоедов смекнул дело и сейчас же нашёлся. „Что ты смотришь на него? — сказал он мне.— Или думаешь, что это… так… просто курьер? Нет, братец, ты не смотри, что он курьер — он происхождения знатного: это испанский гранд дон Лыско Плешивое ди Париченца!“

Этот фарс рассмешил меня и показал, в каких отношениях находился Грибоедов к своему телохранителю. Мне стало несколько легче. Отобедали, говорили. Грибоедов был весел и совершенно покоен. „А что, братец,— сказал он телохранителю,— ведь у тебя здесь родные; ты бы съездил повидаться с ними“. Телохранитель был очень рад, что Грибоедов его отпускает, и сейчас уехал.

Первым моим вопросом было выражение удивления, какими судьбами и по какому праву распоряжается он и временем, которое уже не принадлежало ему, и особою своего телохранителя. „Да что! — отвечал он мне: — я сказал этому господину, что если он хочет довезти меня живого, так пусть делает то, что мне угодно. Не радость же мне в тюрьму ехать!“»

«Грибоедов приехал в Москву около 4 часов пополудни и выехал в 2 часа ночи.

На третий день я отправился к Настасье Фёдор<овне> (матери Гриб<оедова>), и та с обыкновенной своей заносчивостью с первых же слов начала ругать сына на чём свет стоит: и карбонарий-то он, и вольнодумец и проч. и проч.

Проездом через Тверь, как я узнал от него после, он опять остановился: у телохранителя оказалась там сестра, к которой они и въехали. Грибоедов, войдя в комнату, увидал фортепьяно и,— глубокий музыкант в душе,— не вытерпел и сел к нему… Девять битых часов его не могли оторвать от инструмента!

По приезде в Петербург, курьер привёз его в главный штаб и сдал и его и пакет дежурному офицеру. Пакет лежал на столе… Грибоедов подошёл, взял его… Пакет исчез…